«Нет», — едва слышным дыханием отвечает море на мой безмолвный вопрос. Я замираю. «Ты не избавляться пришла ко мне», — шепчет мне море Ид. — «Ты пришла совсем для другого».
Другого? Для чего другого? Чего ты хочешь от меня, чертова бесконечность, космос страхов, желаний и надежд людских? Тебе мало мириадов жертв из породы хомо, тебе хочется попробовать новых, экзотических блюд, ненасытная ты пустота? Не зря мы боялись подводных озер, в которых, по древним фоморским поверьям, открывались проходы в твою прожорливую глотку! Ты пытаешься меня напугать? Ты, вместилище призраков вроде несуществующего Вирма-душителя, который на самом деле просто отражение моей боязни осуждения — за то, что я отняла мужчину у сестры моей Адайи, за то, что выбрала себе лишенного судьбы, за то, что стала слишком мягкотелой и поддалась твоему зову! Так вот. Я иду к тебе. Я присвою тебя, сделаю своей — своей НОВОЙ БЕЗДНОЙ!
Я встаю и окидываю прощальным взглядом моих самых дорогих, моих самых близких — Мулиартех и Морка. Я стараюсь впечатать их образы в свою память навечно. Если я потеряюсь в море Ид, пусть они будут со мной хотя бы так, хотя бы призрачно, по законам этого странного и страшного космоса. А потом я поворачиваюсь и делаю шаг, бросая тело за борт. Вслед мне летит тройной вопль — «НЕТ!!!» Морка и Мулиартех и «ДА!!!» Морехода.
— Ада, вернись! Ада, Вирм, может быть, еще жив! — вопят голоса у меня в мозгу.
— Нет никакого Вирма! — откликаюсь я. — Вирм здесь один — и это я! Идите ко мне! Возьмем это чертово море, хватит его бояться! Оно было НАШИМ, Морк, было, когда мы любили друг друга…
В облаке пузырьков толщу воды пронизывают два тела — Морк и Мулиартех слышат меня, они верят мне, они знают, что я делаю и зачем. Нефиг рассиживаться на глупом декоративном драккаре Морехода, нефиг пялиться в синюю даль, лелея свой страх и населяя вселенную Ид выдуманными монстрами. Мы не люди, сам Лир велит нам не бояться черных таинственных вод, это наши воды, это наши миры, это наш путь познания.
И море Ид входит в наш разум. Оно открывается нам от берега до берега — если у него вообще есть берега. Ледяной непознанный космос, населенный призраками чудовищ и героев — общих для живых и мертвых, напяливших маски, чтоб казаться знакомыми всем и каждому, играющих бесконечную череду узнаваемых ролей… Я вижу острова Марка и Мирры, омываемые волнами моря Ид, я знаю, что сбудется, а чему сбыться не суждено, я могу пророчествовать, но не вижу в этом никакого смысла. Потому что мой страх перед Аптекарем ушел, растворился в этой безбрежности, оставив лишь удивление перед тем, как глупа я была, видя то, чего нет. Потому что Аптекарь — тоже всего лишь призрак…
Глава 12. Польза порядка и прелести бардака
Я никогда не верила в бога. Или в богов. Я — законченный агностик (и почему это звучит как «законченный негодяй»?). Оттого, создавая мир, в котором людьми правит вера в справедливых, но грозных богов (или грозных, но справедливых… есть разница?), я слегка пересолила. Мне так хотелось, чтобы никогда, никогда никакой инквизиции, секуляризации,[52] реформации и прочей деформации не случалось в мире моем. Я хотела дать богам моего мира власть, но не жажду власти. А жрецам — силу, но не комплекс силы.[53] Чтобы они — и боги, и жрецы — откликались на игру живой жизни, на ее переменчивость, на ее быстрое течение. И не пытались бы загнать живое в клетку только потому, что оно — живое…
А вот теперь я сама сижу в клетке. И понимаю, что мне не удалось. Что мои жрецы незаметно превратились в фанатиков. Когда их жесткие руки схватили меня с Нуддом в самом сердце моего прекрасного мира и вздернули нас на ноги, и я увидела мертвые, пустые глаза под капюшонами, старчески поджатые рты, пергаментную кожу — я с трудом удержалась от того, чтобы развеяться в воздухе и улететь с дуновением ветра прочь от этих существ, которых так старалась наделить мудростью, терпимостью и верой в людей. Только мысль «Меня назовут нечистой силой — и это будет концом моего влияния на этот мир!» не дала мне слинять из священной рощи к чертям собачьим. По дороге я выяснила, что жрецы больше не реагируют ни на какие обращения и воззвания, не смотрят в сторону людей (или не совсем людей), которых волокут по пыльной дороге на вершину холма, не испытывают раздражения по поводу насмешек и подначек — и вообще мало чем напоминают людей. А самое главное — руки у них были как железо.
Я никогда не понимала японцев: как можно предлагать человеку завести механического друга? Кругом полным-полно теплых, меховых, настоящих зверей, а ты будешь лелеять металлически-пластикового голема, настроенного на то, чтобы радостно лаять или мурлыкать при твоем приближении, выпрашивать еду и приносить тапки? И кто ты после этого, если не переходная форма от человека к роботу? А сейчас я видела, как теплых, настоящих людей превратили в роботов, не одевая в полированные доспехи и не заменяя им сердце и мозг на жужжащие моторчики.