Тем временем Уинстон Мейсл, отстранив санитаров, сам повел с поля Роджера, повиснувшего у него на шее.
«Начинается мелодрама, — с яростью подумал Роуз, представляя себе завтрашние газеты с полуполосным снимком великодушного и самоотверженного генерала, помогающего своему солдату на поле битвы. — Теперь сюсюканья не оберешься в отчетах. Силен же ты, Уинстон, — думал Дональд, глядя на удалявшуюся в сторону тоннеля высокую фигуру Мейсла, — мастер играть, ничего не скажешь! Кто упрекнет тебя в бездушье, кто, увидев такую картину, посмеет сказать, что ты плохой?»
Отчет он начал фразой:
«Дункан Тейлор жив. Сто восемнадцать тысяч зрителей убедились в этом, глядя на игру человека, который, кажется, лишь по недоразумению носит фамилию Камптон, а не Тейлор».
Дональду хотелось сказать несколько теплых слов о Роджере, который сегодня действительно играл отлично. Тем более что, по утверждениям врачей, в этом сезоне ему уже не играть. Потом Роуз начал развивать мысль о духе и стиле Тейлора. Это окончательно расстроило Дональда. Он с большим опозданием закончил писать отчет и передал его в газету, сомневаясь, что материал может попасть в номер. Представил, как беснуется ночной редактор. Роуз, возможно, подвел газету, но ничего не мог с собой поделать. Мысли о Тейлоре отвлекали его от работы...
12
В тот вечер, когда Тейлоры отмечали переезд в свой новый дом, мужчины засиделись за бриджем допоздна, и Дункан предложил Дональду ночевать у него.
Утром Роуз встал очень рано. Не спалось. Вышел в кухню. К неописуемому удивлению, обнаружил там Дункана, который сидел верхом на стуле в одних пижамных брюках и, не мигая, смотрел на огонь газовой горелки. Бледный рассвет красил кухню в мистические тона, и сам Тейлор казался по меньшей мере заклинателем газового пламени.
Это рассмешило Роуза, а Дункан, обернувшись на голос, обрадовано вскочил со стула.
— Мило, очень мило, что и ты встал так рано! Сейчас мы с тобой сварим кофе. А то, знаешь, не по себе. Наверно, еще не вошел в роль владельца такого огромного дворца, — криво усмехнувшись, добавил он.
— Вряд ли. Просто мы слишком бурно провели вчерашний вечер и выпили много кофе. Вот и все.
Вода закипела. Дункан пустил в гудящий турецкий кувшинчик щедрую порцию кофейной пудры.
— Вряд ли... — повторил Роуз. — Человек, привыкший к тому, что он стоит тридцать тысяч фунтов стерлингов, не должен обращать внимание на такие мелочи, как приобретение дома.
Дункан улыбнулся и долго отхлебывал маленькими глоточками горячий кофе. По кухне бродил его стойкий аромат.
— Знаешь, Дон, а ведь я так и не смог привыкнуть к таким бешеным деньгам. Хотя часто мечтал о них... Сначала мне нравилось, что тысячи людей жаждут узнать, каково живется футболисту ценой в тридцать тысяч. Мне казалось, я смогу ответить на этот вопрос довольно легко. Но ошибся. И до сих пор часто теряюсь, когда его задают.
Мне уже скоро двадцать три, а я порой чувствую себя ребенком. Может быть, потому, что, когда играешь в футбол, остается очень мало времени, чтобы учиться... Мало времени подумать... И тогда... — Дункан замолчал и смущенно улыбнулся, как бы прося прощения за столь сбивчивую речь.
— Ты хорошо говоришь, Дункан, продолжай... — мягко поддержал его Роуз, стараясь своей заинтересованностью не спугнуть минуту откровения. А когда наступали у собеседника такие минуты, Роуз чувствовал безошибочно. И уже в силу своей профессиональной привычки делал стойку, как легавая перед гнездом куропаток.
— Ты знаешь, я родился в Стрентоне, где до последнего времени жила моя мать Кисси, одна из Мильбернов. Наша деревня ничем не прославилась. Правда, дала четыре поколения футболистов, включая и меня. Первым игроком был мой прадед по линии матери, Джек Мильберн, игравший в 1888 году за «Нортумберленд». Сын его, тоже Джек, имел шесть сыновей и пять дочерей, которые тоже играли в футбол. Ну вот, ты смеешься, а я ведь не оговорился. И дочери тоже. В своем возрасте, конечно. Один из сыновей стал моим любимым «дядюшкой» Бобби, а другой — моим отцом.