Легко и изящно Стайн перешла в общении с Кийском на «ты».
— А что с полковником Глантом? — спросил Кийск.
— В тот момент, когда произошел разлом, полковник Глант проводил служебное совещание в казарменном корпусе. У нас не осталось ни одного старшего офицера.
— У меня есть кандидатура на должность шефа службы безопасности, — Кийск посмотрел на стоявшего в стороне десантника. — Рядовой Гамлет Голомазов.
— Гамлет? — голос Стайн звучал, как всегда ровно, но в нем явственно прослушивались интонации, выражавшие сомнение. — Если я не ошибаюсь, за все то время, что он здесь находится, он не произнес ни слова.
— Гамлет мало говорит, но зато, как я уже имел возможность убедиться, быстро соображает, — возразил на это Кийск. — Кроме того, он обладает еще одним совершенно необходимым для командира качеством. Он умеет убеждать.
— Не раскрывая рта? — спросил Леру.
— У каждого свои методы убеждения, господин философ.
— А что ты сам об этом думаешь, Гамлет? — обратилась к десантнику Стайн.
— Если это приказ, то я его выполню, — глухо пророкотал Голомазов.
— Ну, что я вам говорил? — улыбнулся Кийск.
— Ну, что ж, если ты уверен, что это правильный выбор, то я ничего не имею против, — сказав это, Лиза окинула десантника придирчивым взглядом. — Найдешь сержантские нашивки, Гамлет?
Десантник коротко кивнул.
— Будем считать, что в сложившей ситуации я имею право присваивать воинские звания. Поздравляю вас с назначением на новую должность, сержант Голомазов.
— Понял, что нужно делать, сержант? — спросил у десантника Кийск.
Гамлет кивнул.
— Выполняй.
Отдав честь мадам Стайн, Гамлет направился к выходу.
— Постой, Гамлет, — Кийск взял со стола маркер и кинул его десантнику. — Пометь всех своих подчиненных.
Гамлет сунул маркер в нагрудный карман и вышел за дверь.
Стайн присела на угол стола.
— Как будто с основными делами разобрались? — спросила она, обращаясь одновременно ко всем присутствующим.
— Ну, это смотря на то, что вы относите к данной категории, мадам Стайн, — ответил ей Леру. — Мне, например, хотелось бы услышать какие-нибудь соображения по поводу того, как мы будем отсюда выбираться. Или мы собираемся основать здесь колонию и начать на новом месте новую жизнь?
— А я хотел бы знать, где сейчас находится другая половина станции, — сказал Газаров.
— Да где угодно! — фыркнул Леру. — Какое это имеет значение?
— Если другая половина станции вместе с людьми осталась на РХ-183, то они могут послать сигнал бедствия. И тогда нас начнут искать.
— Я бы не стал на это надеяться, — сказал Кийск.
Леру посмотрел на Кийска так, словно тот сказал нечто такое, чего философ никак не ожидал от него услышать.
Кийск удивленно приподнял бровь.
— Вы не согласны со мной, господин Леру?
— Напротив, господин Кийск, — медленно покачал головой философ. — На основе имеющихся у меня весьма скудных, следует признать, данных, я пришел к точно такому же выводу, что и вы. Но, в отличии от вас, я не решался сказать об этом вслух.
Глава 6. Ради науки.
Всякий раз, входя в Лабиринт, Майский испытывал странное, ни на что не похожее ощущение, — то ли ожидание того, что должно произойти что-то необычное, то ли предчувствие близкой беды. Он боялся, что свет, бегущий по периметру прохода следом за человеком, может внезапно погаснуть, и потому неизменно цеплял на пояс фонарь, которым ему еще ни разу не пришлось воспользоваться. Он никогда не отправлялся в путешествие по Лабиринту в одиночестве, как нередко поступал, к примеру, тот же Дугин, и надеялся, что ему никогда не придется этого делать. Всякий раз, когда профессор собирался войти в Лабиринт, неизменно находился вполне благовидный предлог для того, чтобы взять с собой спутника. Но самому себе Майский отдавал отчет в том, что в одиночку не смог бы отойти и на десять шагов от площадки, на которой располагались техники с оборудованием. Быть может, это были признаки скрытой клаустрофобии? Майский стыдился своей слабости и прилагал все усилия к тому, чтобы для остальных она оставалась тайной.
Но, когда Дугин предложил ему спуститься в Лабиринт, Майский не смог отказаться. Страсть исследователя взяла в нем верх над подсознательным страхом перед бездонными глубинами Лабиринта.
Вечером того дня, когда Дугин нашел в Лабиринте локус, они на пару засели в кабинете руководителя исследовательской группой. Через компьютер, имеющий выход на спутник, Дугин всего за полчаса наладил устойчивую связь с оставленным в локусе конектором. Но для того, чтобы войти в систему локуса, потребовалось значительно больше времени. Только ближе к полуночи по экрану поползла бесконечная полоса каких-то непонятных знаков и странных, абсолютно ни на что не похожих символов.
— Ты записываешь это? — срывающимся от возбуждения голосом, спросил Майский.
— Поступающая на экран информация защищена от перезаписи, — отозвался Дугин.
Он сидел возле экрана, неотрывно следя взглядом за ползущей строкой, как будто надеялся на то, что на него вдруг снизойти озарение, и он сумеет отыскать смысл в бесконечной череде незнакомых символов. О том, чтобы сохранить бесценную информацию для других исследователей, Дугин, похоже, даже и не думал. Для него существовало только здесь и сейчас. Он и Лабиринт. Только они вдвоем могли найти взаимопонимание, если только подобное вообще было возможно.
Не тратя время на дальнейшие разговоры с зачарованно наблюдающим за ползущей строкой Дугиным, Майский сам сбегал в лабораторию биофизики и принес оттуда видеокамеру с объемом памяти на двадцать четыре часа. Переведя изображение с экрана Дугина на соседний экран, Майский установил перед ним видеокамеру и включил запись.
— Что собираешься делать? — спросил он у Дугина, когда дело было сделано.
— Пока не знаю, — рассеянно ответил тот.
— Какие программы дешифровки ты пробовал?
На время оторвав взгляд от экрана, Дугин через плечо посмотрел на Майского так, словно хотел убедиться в том, что у него на лбу нет шрамов, оставшихся после удачно проведенной лоботомии.
— Что? — недоумевающе поднял брови Майский.
— Это, — Дугин пальцем указал на экран, — порождение чуждого нам разума. Мы не имеем представления, как выглядели те, кто создали Лабиринт. Не говоря уж о том, что их способ мышления мог опираться на систему, которая по нашим меркам является сущим бредом. Я не берусь даже примерно определить, насколько они опередили нас в развитии. Когда наши предки еще только висели на лианах, лениво протягивая лапу за бананом, они уже на собственном опыте убедились в том, что все есть суета сует, и решили уйти, оставив нам Лабиринт в качестве головоломки, которая, быть может, не даст нам сойти с ума от скуки. И ты полагаешь, что мы можем расшифровать извлеченную из локуса информацию с помощью примитивных программ дешифровки, которые были созданы людьми, чье ограниченное воображение не позволяет им заглянуть за рамки элементарной логики, которую они считают основой всех основ?
Майскому потребовалось какое-то время для того, чтобы осмыслить сказанное Дугиным.
— И что теперь? Просто сидеть и смотреть на ползущую по экрану строчку непонятных знаков? — спросил он, пока еще не понимая, как следует интерпретировать умозаключения своего коллеги.
С одной стороны, Дугин мог выдать столь длинную и замысловато закрученную тираду, поскольку и сам ни имел ни малейшего представления о том, каким образом можно подойти к расшифровке полученной информации. Однако, с другой стороны, у него могли иметься какие-то идеи. Или хотя бы предчувствие того, что разгадка где-то близко, что в данной ситуации тоже было весьма неплохо.
— Теперь мы, по крайней мере, знаем, что можем извлекать из локуса информацию, — Дугин весело подмигнул шефу. — Мы нашли текст на неизвестном нам языке. Теперь нам остается только отыскать свой розетский камень.
— Это может оказаться не смысловым письмом, а набором символов, задающих программу локуса, — заметил Майский.