Последними, кто покинул окрестности Золотого дворца, были гекатонхейры Котт и Гиес. Брошенные олимпийцами, гиганты топтались на месте, не зная, куда им податься, но тут появился Эгеон и увёл их к себе. Несмотря на смену власти, гекатонхейр надеялся, что братьям будет даровано прощение.
Так оно и вышло. Кецалькоатль простил Котта и Гиеса и вновь приставил сторожить узников Тартара, который пополнялся с каждым днём. Причём старожилы возвращались сами. «Привыкнуть можно ко всему, даже к каждодневным мукам. В них есть определённая стабильность, которая придаёт уверенность в завтрашнем дне», — сказал Сизиф и, прежде чем катить камень в гору, с энтузиазмом поплевал на ладони.
Спустя час в Золотом городе не осталось даже следов недавнего ожесточённого сражения. Могильщики позаботились о трупах; останки своих они передали семьям, вражеские — съели. Уборщики смыли кровь и заново наполнили водоёмы, в которых вода приобрела стойкий красный цвет. Садовники вернули на место вздыбленную землю и камни, после чего восстановили сожжённые деревья и уничтоженные цветники.
Всё и вся вернулось на круги своя, за исключением того, что в Золотом городе всем теперь заправлял Кецалькоатль.
Глава 7
Поначалу затянувшееся отсутствие Золотого императора будоражило умы небожителей. Периодически возникали слухи, что его видели то на землях Фандоры, то на Небесах. Как правило, слухи были изначально ложными, а всё потому, что народ, боясь перемен, выдавал желаемое за действительное.
Вот только Кецалькоатль был опытным правителем и не спешил менять ранее заведённые порядки. Он не только не тронул приближённых брата, он даже не принял титул императора и объявил себя регентом на время его отсутствия. Более того, когда Вифания появилась в Золотом дворце — с намерением потребовать с него ответ за мужа — он устроил пышный приём в её честь и публично предложил принять корону правящей императрицы.
Вифания не ожидавшая, что ей воздадут царские почести, не подала виду, что обескуражена, и с достоинством истинной императрицы приняла почёт и уважение, оказываемые ей Кецалькоатлем. Когда он предложил ей остаться в Золотом дворце, она ответила отказом, но согласилась немного погостить; при этом она потребовала, чтобы вместе с ней поселили Чантико и Лиланда. Кецалькоатль не стал противиться и чете Бонов отвели покои по соседству с её покоями.
В течение двух недель, что Вифания находилась на Небесах, шпионы ни днём ни ночью не спускали с неё глаз, но она ни с кем не встречалась, кроме самого Кецалькоатля, который ежевечерне заходил за ней, чтобы пригласить на прогулку по Золотому городу. Вифания не отказывалась, но, во избежание слухов, обязательно брала с собой Чантико.
Первые дни Кецалькоатль во время таких прогулок шёл молча и с таким видом будто не замечает присутствия женщин, но стоило им на чём-либо задержать взгляд в многочисленных лавочках, что встречались им на пути, и наутро это вещи оказывались в их покоях. Затем он начал делать замечания по поводу увиденного и это были очень меткие и остроумные замечания. Вифания не выдерживала и смеялась, после чего ей уже было неудобно молчать, и она поддерживала беседу. Вот тогда выяснилось, что Кецалькоатль прекрасно образован и с ним можно поговорить буквально обо всём — от политики до сонетов, причём он сам был талантливым поэтом и на ходу сочинял целые поэмы. Правда, слушая его стихи, декламируемые со сдержанной страстью, Вифания каждый раз чувствовала себя неловко. Как правило, Кецалькоатль начинал с баллад о битвах, прославляющих воинскую доблесть, а затем переходил к любовной лирике, где жаловался на жестокость и невнимание любимой женщины. Намёки были столь прозрачны, что Вифания поспешно переводила разговор на безопасную тему. В общем, хитрый Пернатый Змей сумел развеять если не её насторожённость, то неприязненный настрой.
С Чантико таких сложностей не было, — как нянька обоих братьев, она любила того и другого, хоть не в равной мере.
Когда ацтекской богине принесли чудесную жертвенную чашу, доверху наполненную кровью, она восприняла это как приглашение и появилась в покоях Кецалькоатля. Одетый в одни лишь белые замшевые брюки, тот сидел на шкуре диковинного зверя, расстеленной на полу, и с отрешённым видом курил трубку.
При появлении гостьи Кецалькоатль повернул к ней голову и, демонстрируя удивление, слегка приподнял бровь.
— Ну, как тебе моя кровь? — осведомился он, и выпустил клуб дыма, который превратился в стаю крохотных цапель, плавно машущих крыльями.
— Выпороть бы тебя как в детстве. Глядишь бы, дури поубавилось, — Чантико села напротив бывшего воспитанника и с укоризненным видом покачала головой. — Вот зачем ты снова влез в дела брата?
— Влез в дела брата? — ленивым эхом повторил Кецалькоатль и протянул ей свою трубку. — С чего ты так решила?.. А, шолоицкуинтли! Так я нашёл способ подчинить их своей воле.
— Не обманывай! Шолоицкуинтли никогда не изменят своему создателю.
Чантико с удовольствием затянулась и клуб её дыма превратился в гористую долину, в которой суетились человечки размером с ноготь младенца. Стая крохотных цапель сразу же перестала бесцельно кружиться и, развернувшись, устремилась к озерцу.
Кецалькоатль посмотрел на мир, навевающий ему воспоминания о прошлом, и взмахом руки развеял его дымом.
— Разве ты забыла, что я с рождения обманщик и предатель? — вопросил он бесстрастным тоном.
— Глупый мальчишка! — Чантико подошла к воспитаннику и, положив ладони ему на плечи, склонилась и поцеловала его в щёку. — Оба вы глупые мальчишки: что ты, что Шолотль. Столько времени прошло, а вы всё никак не поймёте, что ваша сила в единстве.
Перед глазами Кецалькоатля промелькнули картины потустороннего мира и его передёрнуло от омерзения.
— Нет, нянька! Нам с братом не быть единомышленниками. Судьба распорядилась так, что мы свет и тьма, и значит, вечные соперники, — на его лицо легла тень печали и он тоскливо добавил: — Знаешь, я бы смирился со своим жребием, но как же я ненавижу склад костей, доставшийся мне в наследство! С тех пор, как Шолотль отправил меня в мир мёртвых, я больше не живу, а медленно умираю. Вот только никак не могу умереть. Нянька, ты не представляешь, что значит постоянно находиться во тьме, среди теней былого и запаха тлена. Счастливы смертные! Для них всё рано или поздно кончается, но не для нас, богов.
Кецалькоатль взял трубку у Чантико и выпустил клуб дыма, который превратился в ожесточённо сражающихся воинов, которые не столько старались убить друг друга, сколько захватить в плен, чтобы потом вырезать сердца у пленников и съесть их плоть.
— Скажи, неужели моё предназначение лишь в том, чтобы ублажать кровожадных тварей, которые пролили реки крови своих же сородичей? Почему я должен дарить им рай, который они не заслужили?!
— Такова их вера, — мягко проговорила Чантико. — Не забывай, они были настоящими воинами и храбро сражались; их доблесть и самопожертвование не знали границ, и всё это ради нас, своих богов.
— Ну да, таких же кровожадных чудовищ, как они, — тоскливо проговорил Кецалькоатль. — Невежественные идиоты! Им дали милосердного бога и первое, что они сделали, это устроили братоубийственную резню его именем. Чудовища всегда порождают чудовищ.
Чантико с сочувствием глянула на воспитанника, который, не желая мириться с несправедливостью создавшего их мира, взбунтовался ещё в утробе матери. «Вот только сам он не придумал ничего лучшего, кроме как преумножить эту несправедливость», — подумала она, а вслух сказала:
— Смертные есть смертные, их нужно принимать такими, каковы они есть. Погоди, я сейчас!
Она исчезла, но вскоре вернулась, держа в руках большой поднос, накрытый куском златотканого полотна.
— Вот поешь.
Перед Кецалькоатлем возник низенький деревянный столик, и Чантико поставила на него плоское блюдо с горкой свежевыпеченной тортильи, чашку с горячим шоколадом и множество других плошек с любимыми лакомствами своего питомца. Оглядев стол, она обругала себя за забывчивость и достала из воздуха глубокую чашу, доверху наполненную медовым попкорном.