Окулов как Цезарь ходил. Говорил, что к награде представит... Но черт с ней, с наградой. А старшего вовремя дали. И теперь до капитана бы только дожить, и тогда в Управление перебраться - а в этом дерьме пусть другие копаются.
Но, честно сказать, это лишь в памяти все так гладко выходит. А на самом-то деле - охо-хо-хо, сколько Заболотников крови попортил. Когда докладную состряпал, Окулов как бык прилетел: ты что?! Очумел?! Из такого дерьма дело делаешь?! - А Окулов - тертый калач. Еще до Никиты капитаном ходил, и знает: за мелочное усердие чаще и взыщется. И Заболотников уж было решил на попятный пойти, докладную назад запросить. А тут - как в кино лишь бывает - разнарядка пришла, кампанию против попов начинают, и это дело само на поверхность всплыло.
Окулов, конечно, все бразды сразу взял. Весь аппарат подключил. В Управлении только и дел: как тут, в Н-ской части, дознанье идет? И скоро ли слушаться будет? Да что говорить, размах - это Окулов умеет устроить. Линию на Москву специально держали. Только трубку сними - любой разговор сразу побоку. А сам в командировку, в Тамбовские кущи махнул. Родню, говорит, пощипать. Не с луны ж этот Гришка свалился? А только вернулся - ласточка следом: типографию в деревне застукали. "Евангелие" и прочую антисоветчину размножают. Ну и, конечно, связь с заграницей имеется. И теперь уже Гришка лазутчиком вышел.
Да Заболотников спать ложиться - забыл. Вот тут же, на этом стуле, дни и ночи сидел. А бумаги извел - на том бы хороший хватило. Зато уж потом кум-королю. Сам командир округа лично на "Вы" обращался. Эх, будет вспомнить чего!... А тут, - и снова бумажки обвел, - сурик, шерлак... Да что тут придумаешь? Можно, конечно, на арапа сыграть. Нагрянуть под вечер - и в угол, заразу! Да на кого ты донос наклепал?! Нашу армию вздумал позорить?! Да эти вот парни в Афганских горах кровь за тебя проливают!
И дальше само уж пойдет. Трусливое племя, и чтобы про черный денек не припрятал... Сотни три как миленький выложит... Только мелко все как-то. Ну, положим, замнет, и Газиенпуду реванш устроит. А Окулову работу давай. И значит, снова штаны тут просиживай.
Может, мародерство приплесть? Скажем, садик детский построили, а какая-то сволочь всю краску уперла... И вора поймать!... Тут Прошка свидетелем. И тогда уж, дружок, три сотни-то - пшик! Тут не сотнями... Тыщей пахнет!
Но мысль как-то вдруг в клубок заплелась, затянулась - не станешь распутывать. И Заболотников только головою тряхнул. Что он, в шахматы, что ли, играть, чтобы на столько ходов вперед все просчитывать? Он нюхом больше привык. Сидишь, выжидаешь, чтобы жареным потянуло... Однако, совсем как медведь зимовать, - и все же поднялся из-за стола, - дальше дыр на штанах не уедешь. Понятно, не каждый день такая Фортуна, чтобы в союзном масштабе кампанию угадать. Но это как Газиенпуд говорит: кто прикуп-то знает
- те в Сочи живут...
Заболотников постоял у двери, прислушался. Вроде бы, тихо. И тогда решительно повернул ручку - прямо напротив висел ящик для писем, - скрутил с него пломбу... Но на ладонь упало всего два конверта.
- Ленятся, гады! - вернулся в кабинет.
Но вес ж-таки, что-то. Письма всегда раззадоривали. Ведь пишут чего-то. Давно не читал. Но если с другой стороны: какой в этом смысл? Это когда молодняк навезут, у тех недержание просто: что море, и порт, и лодки что строят... Кому надо и так, конечно, все знает. Не те времена, чтобы порт утаить. И Заболотникову их бы заботы. Но ему эту шушеру в узде держать надо. А пока желторотые - только и щупать: мол, чего ж ты, подлец, военную тайну разносишь? Да знаешь, за это?!
И плевать, что народец - труха. Ни за кого не поручишься. Ни в Бога, ни в черта не верят. Ведь каждый подписку давал, что как рыбка помалкивать будет. А потом сколько раз видел, как в городе письма бросают. На шесть копеек не жмутся. Значит, расславили, суки! А есть и такие, что и назад через город получат. С гражданским знакомство сведут, и через его уже адрес. А городскую почту читать - никакого штата не хватит... И все же, если совсем отпустить, потом никаким арканом не схватишь.
- Так с какого начнем? - перетасовал конверты Заболот-ников.
Но первый отбросил. - "Лети с приветом - вернись с ответом!" - по склейке выведено. И такой тоской от него потянуло. Чурка какой-нибудь, из сознательных: мол, тяжело, но на благо отечества... Передовицы из "Касной Звезды" переписывает. На таких и стоим. На дураков у Заболотникова нюх острый. Не смотри - лейтенант, а чушь пусть другие читают. Дело чтобы затеять - вдохновение нужно. Крылья за спиною почувствовать. Чтобы ни силы, ни время - не жалко. А если тоска!... Нет, с тоскою дела не сделаешь. Зато вот второй... - пожалуй, посмотрим. Москва! А в столицу всегда любопытно: хаят, брюзжат - зажрались, паскуды! Та-кой им билет, сукам, выпал. За здорово живешь прописку иметь! Но не ценят, заразы!
Заболотников достал перочинный нож и подцепил склейку.
Но вид письма оттолкнул. Не на то он рассчитывал. Думал, что-нибудь обстоятельное. То, мол, да се - чтоб башки не ломать, - всегда там чего-то найдется. А тут - тетрадный листок, и оторван криво, и измят порядком. Видно, в кармане мусолил. Да и написано карандашом, похоже, огрызком, потому и буквы: то огромные, в разметную клетку не лезут, а потом как бы сразу на нет, и концы слов - будто в ребусе. Начиналось письмо прямо так, без обращенья и даты, и Заболотников поначалу решил, что здесь лишь половина письма, а вторую этот вахлак просто забыл запечатать. Или - в другом конверте бросил?... Но нет, вроде все, - и Заболотников снова закурил и поудобней откинулся.
"Я тебя не сужу. Ты все правильно делаешь. Счастье
тут сам для себя. В этом деле никто не поможет... - и Заболотников пропустил пару строк. - ...пока жизнь по морде не стукнет. В школе так научили: добро непременно сильнее окажется... - он опять пропустил. - А оно никому не нужно. Сколько раз уже пробовал: начнешь что-то делать, просто так, красиво чтоб вышло. А вокруг от зависти лопаются: как это так - хорошо? Кому хорошо? Не бывает! - и сам не заметишь, как все и изгадишь."
- Экая чушь! - и он перевернул листок на оборотную сторону.
"...а я тебя, знаешь, люблю. И этого Федора. Толстый он только. И за книжками жизни не видит... Ну да ладно. Будь счастлива с ним. А за меня не волнуйся. Я, наверно, вообще не вернусь. Мир - большой... А может, завербуюсь куда-то. Потому что со мною нескладно все будет..."
Старший лейтенант посмотрел на конверт: Виктор Мостков - что за птица такая?
Но странное дело: все как-то к началу вернулось. Сигарета погасла, а новую закурить - во рту как в помойке. Шкаф облезлый в углу, одеяло вместо окна, и с Галей вот встреча... Почему все так серо? Ну совсем как в могиле! - "Мир - большой..." - перечитал Заболотников. На что это он намекает?
Но Мысль нс задела. Скользнула и сгинула. Не то, что вон с. Гришкой-расстригой. Там разом все закрутилось... Старею. быть может? Иль нет. Надоело по копейке играть. День за днем из пальца высасывать. А кому-то "каре" в руки прет!
И Заболотников вдруг разозлился. Он и не помнил, чтобы так вдруг нахлынуло. - "Мир - большой..." - еще раз перечитал лейтенант. И что уж в словах этих было? Только почувствовал, что оскорбляют его. Что сидит какой-то тут хмырь, форму как робу арестантскую носит, и ждет не дождется, когда это кончится. Календарик, наверно, завел и денечки вымарывает. А в конце - ДМБ. И прожектики строит, как билет до дома получит, чтоб столичных бабенок там трахать. А он, Заболотников, кадровый офицер, значит так, по подъездам и будет?!
- Не-ет, не выйдет, служивый! Не с тем, братец, сел! - и тут как-то вдруг все само получилось. Выхватил бланк из стола. - Карту надо ломать! А значит, в-абанк! Не струхнете-с?! - и вымахал здоровенными буквами: "Виктор Мостков" - а строчкой пониже, так что даже дырку в бумаге прорвал:
"Мир - большой!" - и подчеркнул дважды.
Ришон-Ле-Цион (Израиль)
1985-1996