Даже яростно обрушиваясь на социальный строй Англии, на преуспевающих и власть предержащих, Диккенс никогда не упускал случая пройтись и по адресу подонков и тунеядцев. В «Крошке Доррит» Диккенс направил свой гнев против тех, кого цинизм, отчаяние, уязвленность и упоение благородной бедностью и неудачами в жизни делают молчаливыми, отчужденными, ожесточившимися, а то и приятно увлеченными соучастниками творимой в мире несправедливости.
Никогда еще из-под пера Диккенса не выходила столь многолюдная, многоликая галерея неврастеников. Прикованная к креслу нервным параличом миссис Кленнэм, призывающая громовые ветхозаветные проклятья на греховный мир, по отношению к которому она и сама весьма не безгрешна; мисс Уэйд, оскорбленная положением гувернантки, полная ненависти соблазненной женщины к семейному очагу, старательно, чуть ли не извращенно распаляющая мстительное чувство социального неравенства у другой девушки-сироты; Фанни Доррит, выходящая замуж без любви и смысла, только чтобы унизить блестящим положением гордую красивую свекровь, относившуюся к ней свысока в годы ее бедной юности; Генри Гоуэн, неудачник, испорченный человек, компрометирующий всех художников своей причастностью к искусству, а в жизни старающийся низвести до своего уровня людей порядочных и благородных; его великолепно показанная мать, вдова, тонко и деликатно жалящая всех, кто подвернется, в отместку за одолжение, которое она делает Хэмптон Корту, живя в нем; наконец, Эдвард Доррит, как считают, самый великолепный драматический герой Диккенса, старейший обитатель долговой тюрьмы, «отец Маршалси», превративший свою убогую, затхлую тюремную камеру в тронный зал, где он принимает других должников, а те оказывают ему знаки уважения, посмеиваясь за его спиной, и одаряют его крохотными взятками, которые он изволит милостиво принимать. Все персонажи романа составляют вместе неповторимую симфонию — симфонию соучастия в делах мира, который, как им представляется, оттолкнул их, отверг. Даже единственный настоящий злодей, дьявольский персонаж в духе Диккенса, Риго-Бландуа, и тот вплетает в этот общий хор свои «джентльменские» притязания, стараясь, чтобы мир понял свою обязанность участвовать в его преступных махинациях. Перед нами кунсткамера с множеством невыразительно серых или причудливо разукрашенных насекомых, пригвожденных собственными мелкими обидами.
И все же печаль и отчаяние не могут окончательно заглушить юмор Диккенса в «Крошке Доррит»: в романе происходит слияние ужасного, абсурдного и просто фарсового начала, достигающее патетических высот, неведомых другим произведениям писателя и вообще редких в искусстве (ведь пафос, как правило, клонит в односторонность, хотя и выпрямляет душу). Раньше Диккенс негодовал по поводу лучших условий в Ньюгетской тюрьме по сравнению с долговой. И вот теперь он наконец возвращается в тюрьму, где сидел его отец, в старую тюрьму Маршалси, чтобы развеять иллюзии о мучиническом венце должников. В детстве он возмущался, что его отец вынужден сидеть в тюрьме, теперь эти чувства владеют Крошкой Доррит, и, право, они единственное пятнышко, оставленное тюрьмой, на ее благородном характере: «А что он терпит нужду, бедненький, так разве он в этом виноват? Четверть века прожив в тюрьме, трудно разбогатеть». Но как ни преданна Крошка Доррит своему отцу, она понимает, что неправа: «Да, я знаю, не следует так рассуждать. Не думайте обо мне дурно, это выросло со мной здесь».
Чудовищная атмосфера претенциозного самомнения, порождаемая долговой тюрьмой Маршалси, поразительно высмеяна в сцене, где мистер Доррит принимает у себя в камере старого рабочего, мистера Нэнди, которого на один день отпустили из работного дома. Разоренный заключенный повелевает угостить чаем честного нищего, словно какой-нибудь атаман шотландских разбойников из романа Вальтера Скотта, покровительствующий горемыке-фермеру; так Диккенс, в свое время обрушившийся на ньюгетских баловней, защищая права должника-отца, теперь развенчивает аристократические замашки плаксивого тунеядца и нахлебника. В сцене же музыкальной вечеринки, где мистер Доррит председательствует на правах «отца Маршалси», Диккенс безжалостно изобличает потуги обитателей долговой тюрьмы на духовную утонченность и беззаботную праздность.
«Порою чей-нибудь могучий бас, перекрывая прочие голоса, хвастливо уверял слушателей, что плывет по волнам, или скачет в чистом поле, или преследует оленя, или бродит в сердце гор, или вдыхает аромат вереска; но смотритель Маршалси не смутился бы этими уверениями, зная, как прочны тюремные замки́».