В Общественной Жизни (эти слова применительно к Диккенсу можно писать лишь с большой буквы, столь много он брал на себя и столь велика была заслуженная им известность), а также и в частной жизни он принимался за все с невиданной энергией, что и состарило его раньше срока. От природы он был способен к бурной радости и затяжным приступам меланхолии, переходившей часто в тяжелую депрессию. И труду и игре он предавался с большим пылом, чем позволяло его здоровье.
Подобная жизнь, неизбежно исполненная противоречий и странностей, делала Диккенса очень своеобразным человеком. Впрочем, существовало и существует великое множество весьма преуспевших в жизни людей со своими скрытыми семейными неурядицами, неуравновешенным характером, невероятной энергией и сложными, полными противоречий взглядами на жизнь. Диккенса от них отличает его писательский талант и преданность своему искусству, не ослабевавшая до самой его кончины. Его частная и общественная жизнь интересна тем, что она питает собой его великие романы, а его взгляды — тем, что проясняют их смысл или же входят с ними в противоречие. Мы унаследовали этот мир, порожденный воображением Чарльза Диккенса. Его романы были великими образцами искусства, одновременно высокого и развлекательного: Диккенс не разделял между собой эти два понятия, и нам нет нужды поступать иначе. В каждом его романе возникает свой особенный мир, и судить о нем, разумеется, надо по-особому. И все же, пусть спорят с нами критики-педанты, книги эти, как бы своеобразна ни была каждая из них, где-то сливаются вместе и образуют, подобно произведениям других великих художников, единый завершенный мир — Мир Чарльза Диккенса. Именно с целью послужить путеводителем по этому воображаемому миру, где отдельные романы, подобно планетам, вращаются, как части удивительной и стройной системы, вокруг своего создателя, и написана данная биография.
Глава I
Детство. 1812–1822
, вот она приближается, эта маска! Какой любящий родитель не встревожится, услыхав среди ночи такой вопль своего малыша. Встревожится и в не меньшей степени удивится. Впрочем, ребенок, произнесший эту необычную фразу, был далеко не обычным ребенком.
Игрушки — вот что дает первую пищу нашему воображению. Диккенса всегда занимал вопрос о том, как сформировалась его фантазия, и в 1850 году, когда ему было уже тридцать восемь лет, он подробно описал свои первые игрушки, какими они запомнились ему когда-то на рождественской елке.
«Вот передо мной встают мои давнишние рождественские воспоминания. И прежде всего — мои игрушки! Там, наверху, среди зелени остролиста и красных ягод, засунувши руки в карманы, сидел человечек-неваляшка. Если я клал его на пол, он мгновенно начинал раскачивать свое упитанное тельце и переваливался с боку на бок до тех пор, пока не замирал стоя, выпучив на меня свои рачьи глаза, а я готов был хохотать до упаду, хотя в глубине души у меня просыпалась какая-то тревога. Возле него находилась эта ужасная табакерка, из которой выпрыгивал демонический советник в черном платье, с противно торчащими волосами и с красным тряпочным широко открытым ртом. Он был не просто несносен, но от него не было спасения, ибо он вдруг, огромный-преогромный, нежданно вылетал из гигантской табакерки и являлся мне во сне. Такой же неотвязной была и лягушка с вощеным хвостом: ведь никто не знал, куда она прыгнет; когда же эта пятнистая тварь — зеленая в красную крапинку — пролетала над свечой и плюхалась кому-нибудь на руку, она казалась просто отвратительной. Картонная дама… ты была доброй и красивой, чего нельзя сказать о картонном человечке, побольше ее размером, которого можно было повесить на стену и дергать за веревочку. У него был какой-то зловещий нос; и когда он закидывал ноги за шею (что он делал частенько), то производил весьма тягостное впечатление и у вас пропадало всякое желание оставаться с ним наедине.