Гэдсхилл-Плейс.
Весной следующего, 1858, года он пишет Форстеру: «Все кончено раз и навсегда… Меня постигла горькая неудача, с этим нужно смириться, это конец». Диккенс начал новую жизнь как сельский джентльмен, владелец Гэдсхилл-Плейс, поместья, менее всего связанного с Кэтрин, и как чтец-гастролер, исполнитель собственных произведений, — это его основное занятие в последние годы жизни.
В довершение всего произошли два отвратительных инцидента, по-видимому не случайно завершившие неудавшееся двадцатидвухлетнее супружество. Первый, о котором мы узнаем из признаний его второй дочери, Кэйти, сделанных уже в преклонном возрасте, снова выдает в нем типичного буржуа-викторианца. Речь идет о страданиях, пережитых Кэтрин, которая из-за оплошности ювелиров получила браслет, предназначенный Диккенсом для Эллен Тернан. Он и раньше делал подарки участникам любительских спектаклей, но Кэтрин несомненно почувствовала тут нечто иное. Дочь нашла мать в слезах, потому что (вот он, буржуа-викторианец!) Диккенс приказал ей отправиться к Эллен Тернан. «Ты не поедешь», — разгневанно сказала Кэйти, но ее мать подчинилась воле мужа. Нет сомнения в том, что Эллен Тернан если и стала любовницей Диккенса, то лишь несколько лет спустя; скорее всего (свидетельство тому — его страстные публичные высказывания), Диккенс в то время отрицал самую мысль об ухаживании за ней. Однако слухи упорно ползли.
Миссис Хогарт и ее младшая дочь Элен уговаривали Кэтрин уйти от Диккенса. Диккенс стойко придерживался того мнения, будто Кэтрин давно хотела оставить его, чувствуя себя неспособной на роль жены и матери. Это могло быть и правдой — хотя у нас нет иных доказательств, кроме слов самого Диккенса, — но не это, конечно же, стало причиной ее ухода. Она наотрез отказалась сохранять разъезд в тайне и выбрала своим доверенным лицом их старого друга Марка Лемана из «Панча». Она должна была жить отдельно, получать пожизненно 600 фунтов в год и поселиться со своим старшим сыном Чарли, хотя последний написал отцу, чтобы тот не оделял его никакими преимуществами перед другими. Приличия могли быть сохранены, по крайней мере внешне, если бы Диккенс случайно не услышал о сплетнях, якобы распускаемых миссис Хогарт и Элен относительно истинной виновницы развода — кстати, считалась ли ею Эллен или Джорджина, до сих пор остается неизвестным. Имя Джорджины было на устах многих клеветников, и не без основания: она ведь заявила о своем твердом намерении поддерживать зятя. Такое поведение родственников привело Диккенса в бешенство. «Мой отец вел себя так, будто у него помутился рассудок», — рассказывала Кэйти много лет спустя. В ярости он решил сделать публичное заявление, обратившись к своим читателям, без которых не мыслил жизни. Все истинные друзья отговаривали Диккенса от этого шага, но его поддержал Дилени из «Таймс». Диккенс отказался материально обеспечить свою жену до тех пор, пока миссис Хогарт и ее дочь не выступят с опровержением своих заявлений.