«Аристократия» кухни и передней.
Если придерживаться мнения, что все эти истории (речь идет О миссис Радж, о беглом муже Бетси Тротвуд, о таинственном брате-близнеце Флинтвинча, о пойманном убийце Джонасе и пойманном каторжнике Мэгвиче) чересчур мелодраматичны для жизни, то, пожалуй, мы не сможем понять, сколь утрированно и драматично излагалось у Диккенсов все случившееся в семье. Диккенсы, несомненно, были склонны к театральности. Главной чертой родителей Диккенса, запечатленной в его романах, была их потребность подавать себя, как со сцены. То немногое, что нам известно об их жизни, подкрепляет это впечатление. Джон Диккенс запомнился людям своими по-актерски выспренними речами. О матери своей, Элизабет Диккенс, писатель вспоминает, что в бытность ее уже старухой она хотела казаться в своем трауре чем-то вроде «Гамлета в юбке». Это была экспансивная пара, и таковыми же были их дети. Диккенс был темпераментным человеком, склонным, как мы еще увидим, при иных обстоятельствах впадать в истерику. Его любимый брат Фред славился искусством подражания. Сохранился рассказ о том, как в 1842 году, когда Чарльз и Фред отдыхали вместе в Бродстерзе и плыли на корабле, они без устали развлекались, выкрикивая друг другу шутливые команды, составленные из почти настоящих морских терминов: «Подтягивай свой кабестан!», «Крепи колышку на своей бизани!» и тому подобное. Фред и младший брат Огастес принимали деятельное участие в любительских спектаклях, которыми увлекался Диккенс. Старшая сестра писателя, Фанни, была его постоянной партнершей, когда они детьми развлекали гостей стихами и пением дуэтов. Что касается мелодрамы, то последующая жизнь братьев Диккенса, Фреда и Огастеса — эта смена финансовых неудач и семейных бурь, — вполне подтверждает наличие некой микоберовской традиции, унаследованной от родителей. Семейство Краммльзов с их манерой преподносить каждое пустячное бытовое дело как часть некоего разыгрываемого ими спектакля — вспомним, как миссис Краммльз объявляла о начале обеда: «Пусть появится баранина под луковым соусом!», — несомненно, отражает ту театральность, которая господствовала в доме Диккенсов. В панегирике мистера Краммльза таланту его дочки — дитяти-феномену так и слышатся похвалы, которые бесспорно расточал Джон Диккенс своему сыну, когда тот обрел уже славу Неподражаемого Боза. Пожалуй, здесь достаточно сказано в подтверждение того, что чувство напряженности, приступы страха и радости, а также склонность к известной театральности с детских лет сопутствовали Чарльзу Диккенсу. Если даже все обстояло иначе — именно таким он увидел свое детство, когда оглянулся на него в тридцать семь лет.
Диккенсу было всего семь месяцев, когда материальные затруднения вынудили его родителей перебраться из дома, где он появился на свет, в другой, худший и более дешевый; так они потом и переезжали все время, пока он жил под родительским кровом, или, точнее сказать, кровами. Возможно, что описанные игрушки, или по крайней мере часть их, относились к периоду жизни в Портсмуте, который плохо сохранился в его памяти. Но в 1814 году, спустя несколько месяцев после его второго дня рождения, его отец получил должность в Лондоне. Забавно, что Диккенс, своими описаниями прославивший Лондон, подобно тому как Бальзак — Париж, а Достоевский — Санкт-Петербург, впоследствии не мог вспомнить ничего особенного о своей тогдашней жизни в Лондоне, откуда уехал четырехлетним ребенком. Затем, в 1816 году, Джон Диккенс был назначен в Чэтэм, на одну из главных морских верфей, находившуюся в устье реки Медуэй в Кенте, в тридцати милях к юго-востоку от Лондона. Здесь Диккенс сперва жил в доме номер два по Орднанс Террас — милом и уютном домике этого квартала, где обитали люди среднего достатка, а потом, с 1821 года, наверное из-за расточительности отца, в менее респектабельном районе, на Сент-Мэриз Плейс, неподалеку от верфей. Очевидно, жизнь здесь протекала так же, как в Портсмуте. Однако в Чэтэме Диккенс чувствовал себя счастливым и всегда вспоминал это время как лучший период своей жизни.