Отношения с семейством Хогартов не улучшило и то обстоятельство, что могила Мэри на кладбище Кензал-Грин была оплачена и приобретена в собственность Диккенсом. Он, несомненно, надеялся быть похороненным рядом с умершей девушкой. Но в 1841 году умер, тоже совсем молодым, брат Мэри, Джордж. Растерянность Хогартов перед лицом этого нового несчастья напомнила ему, как явствует из письма Форстеру, его собственную неприспособленную к жизни семью, однако тут он взял все хлопоты на себя и похоронил шурина в могиле Мэри.
«Поскольку ничего не было сделано для организации похорон, я решил, что мне лучше немедленно заняться всем самому… Мне очень трудно отказаться от могилы Мэри, труднее, чем я способен выразить. Я думал даже перенести ее в катакомбы и никому не сказать… Я так же страстно мечтаю быть похороненным рядом с ней, как и пять лет назад, и я уверен (потому что никто еще никого не любил, как я ее), что всегда буду желать этого так же сильно. Но боюсь, я ничего не могу поделать. Или тебе кажется, я не прав? Они потревожат ее в среду, если я не откажусь от своих слов. Я не могу примириться с мыслью, что мой прах не смешается с ее, и все же я понимаю, что ее братья и сестры и ее мать имеют большее право лежать рядом с ней. Это всего только моя мечта. Я ведь не думаю и не надеюсь, упаси боже, что наши души станут там чем-то единым. Я должен это превозмочь, но это необыкновенно трудно».
Диккенсу и в самом деле бывало трудно сдерживать свою властность и эгоцентричность. И Хогартам, как и его собственной семье, пришлось заплатить немалую цену за неприспособленность к жизни. Когда двадцать один год спустя после смерти Мэри Диккенс искал оправдания своему разводу с женой, он убеждал себя, что его маленькая свояченица уже тогда видела, как они с Кэтрин внутренне не подходят друг другу. В остальном же, и это самое главное, мучительно пережитая им смерть Мэри придала слабостям «Оливера Твиста» какой-то почти гротескный характер, но зато помогла сделать более позднюю «Лавку древностей» одним из своеобразнейших романов на свете.
«Пиквик»
А теперь нам пора обратиться к романам, которые принесли Диккенсу в столь раннем возрасте «благосостояние и славу». «Записки Пиквикского клуба» — эта книга, столь прославленная по всему свету, столь плохо местами написана и столь непохожа в целом на привычное для современного взрослого читателя чтение, что любой честный критик не может сегодня не отнестись к ее установившейся репутации с изрядной долей скептицизма. Если сбросить со счета немногих восторженных ее поклонников, книга эта живет для нас в воспоминаниях детства, и мы мысленно возвращаемся к ней с чувством восторга, но иногда с раздражением. И все же человек восприимчивый и беспристрастный, внимательно перечитав этот роман, убедится, я думаю, в том, что перед ним произведение действительно замечательное и совершенно необычное.
Фронтиспис первого издания «Посмертных записок Пиквикского клуба».
Рисунок Физа.
С первого же произведения Диккенса возникает вопрос о том, насколько его романы результат широкого замысла и насколько импровизация. Со времени выхода в свет «Кенилворта» Вальтера Скотта (1821) стало обычаем, весьма удобным для публичных библиотек, где книги выдавались на дом, печатать романы в трех томах. Книги же публицистического характера, вроде популярных «Тома и Джерри» Пирса Игэна, или спортивные очерки, или очерки светской жизни выходили ежемесячными выпусками. Когда в 1836 году мистер Холл предложил Диккенсу сочинить текст к серии спортивных рисунков, тот уже носился с мыслью о трехтомном романе, который положил бы начало другим его вещам, написанным в почтенной традиции Вальтера Скотта. Принимая же новое, весьма заманчивое в финансовом отношении предложение, он вынужден был согласиться на метод публикации, относительно которого, как он писал, «друзья предупреждали меня, что это вид издания дешевый и несолидный и что участие в нем погубит все мои планы». Работа над «Пиквикским клубом» была в известном смысле скорее данью «журналистике» (хотя Диккенсу и пришлось в результате отказаться от написания третьей серии «Очерков Боза»), чем шагом на пути к серьезной литературе, в которой он хотел утвердиться.