Диккенс достаточно хорошо знал английское общество, чтобы взяться за эту задачу уже через несколько лет после «Пиквикского клуба», но охватить картину единым взглядом он мог, лишь встав поодаль. Что одновременно с успехом к нему пришло сознание ограниченности изображаемого им — это кажется мне вполне вероятным, хотя биографы не дают никаких свидетельств на этот счет. Уже в 1837 году он впервые уезжает на континент, в Бельгию. Поездка была очень краткой, и обычно за ней признают только развлекательную цель, тем более что с ним была Кэтрин. Но показательно, что в эту поездку они взяли с собой Физа, сделавшего такие удачные иллюстрации в «Пиквикском клубе». Вскоре после этого он отправился с Физом в Йоркшир, чтобы на месте продумать сцены со Сквирсами для «Николаса Никльби», а несколькими месяцами позже мы находим их в Черном краю[15] собирающими материал для скитаний маленькой Нелл. И сколь бы по-репортерски наивной ни казалась мысль, что, заскочив ненадолго в Гент и Брюссель, можно заодно собрать «зарубежный» материал, я нахожу вполне допустимой творческую нацеленность этого первого путешествия — иначе зачем было брать с собой своего иллюстратора? Как бы то ни было, поездки за границу вскоре сделаются необходимыми для Диккенса в его работе над художественным воплощением английской жизни. Но сначала, в «Барнеби Радже», он совершил путешествие в прошлое.
«Барнеби Радж»
«Барнеби Радж» — самая выношенная вещь из всех романов Диккенса, вплоть до последнего завершенного романа «Наш общий друг». В 1836 году он обещал его своему первому издателю Макроуну. Грандиозный успех «Пиквикского клуба» отвлек его в сторону от задуманного, но, меняя планы, меняя издателей (он сменил трех), Диккенс не расставался с мыслью об этом большом историческом романе. Предполагалось, что он будет в трех томах, как и следует быть роману в духе Вальтера Скотта, но обстоятельства вынудили печатать его еженедельными выпусками в журнале «Часы мастера Хамфри» сразу по окончании «Лавки древностей». Поскольку обещание этого романа неизменно присутствует и в отчетах о неприятностях и ссорах с тогдашними его издателями, и в переписке и беседах с Форстером, с легкой руки критиков установилось мнение, что роман выдохся еще до начала работы над ним. Написанные двумя годами раньше первые главы отчасти перегружены бесцветным и непременным романтическим реквизитом, но уже здесь гостиница «Майское Древо» являет собой чрезвычайно двусмысленное воплощение диккенсовского идеала — веселого домашнего очага. С одной стороны, мы чувствуем, как назло непогоде за стенами старой английской гостиницы нас согревают тепло и уют очага (впоследствии именно это ощущение эдвардианский читатель{60} полагал своего рода эмблемой творчества Диккенса); с другой стороны, очень скоро выясняется, что Джон Уиллет, владелец гостиницы, — самодур, гоняющий взрослого сына, как мальчишку, и безапелляционным тоном изрекающий в кругу друзей свои доморощенные пошлости. Гостиница «Майское Древо» — это воплощенный дух старой Англии, а владеет ею упрямый, властолюбивый дурак.
«Барнеби Радж» распадается на две части; в первой дана картина Англии 1775 года. Когда Диккенс впервые приступил к роману в 1836 году, его увлекала дерзкая мысль потягаться с самим великим Скоттом, однако в конечном счете все соперничество свелось к сцене штурма мятежниками Ньюгетской тюрьмы во второй части романа, и, что бы ни говорили критики, эта сцена только бледная параллель к подобной же сцене в романе «Сердце Мидлотиана». За вычетом архаизированного языка туманных по смыслу начальных страниц первому разделу «Барнеби Раджа» решительно недостает того исторического колорита, который мы находим у Скотта и даже у менее значительных Эйнсуорта и Литтона, хотя местами и вкраплены пояснительные «в те дни» или «в то время»; однако я считаю, что характеры романа замечательно выражают весь комплекс противоречий, которыми был отмечен конец XVIII столетия, — во всяком случае, как это представлялось самому Диккенсу. В конце 32 главы сообщается, что «земной шар продолжает вертеться, как и раньше, и вертелся все пять следующих лет, о которых наша повесть умалчивает». Глава 33 переносит уже в 1780 год, когда распаленная учением «Союза протестантов»{61} и его полубезумного вдохновителя лорда Джорджа Гордона толпа на несколько дней парализовала лондонские власти и, начав с католических церквей и жилищ католиков, распространила грабежи и пожары на имущество многих состоятельных граждан. Во время этих погромов была разрушена Ньюгетская тюрьма{62}, символ Закона, были выпущены заключенные. Подавив мятеж, городские власти учинили жестокую расправу над его участниками. Напряженный, динамический рассказ об этом общественном взрыве и его последствиях составляет содержание второй части романа. Утвердив в первой части авторитет власти, Диккенс сокрушает его во второй, а затем вновь восстанавливает с помощью счастливого финала романа.