Сложность изложения в некоторых случаях определялась особенностями исторического развития языка и общества. Развитие народных представлений о мире, отражаясь в слове, постоянно испытывало давление извне, прежде всего — со стороны славянского книжного языка, который слагался постепенно, в течение нескольких столетий, начиная с IX в., от первых переводов Кирилла и Мефодия — первоучителей славян. В течение всего средневековья и разговорный русский язык испытывал очень сильное влияние со стороны византийской культуры. Многие русские особенности современного быта (кажущиеся этнографически исконными) на самом деле возникли под прямым воздействием этой культуры, более развитой и включавшей в себя все достижения цивилизации того времени. Нет нужды затушевывать подобные сложности исторического развития восточных славян и упрощать изложение темы за счет привлечения одного лишь «народного» — разговорного — языка. Тем не менее, описывая древнейшие этапы развития народных представлений о специфически опорных понятиях, выраженных в слове, пришлось, во-первых, уделить особенное внимание более или менее подробным соответствиям древнерусского и византийского (на основе переводов с греческого языка), во-вторых, установить линии семантического развития слов, отражающих развитие народных русских и литературно-книжных представлений, образов одного и того же понятия о социальных или общественных отношениях Древней Руси. Пришлось использовать также материалы других языков (в самом незначительном, но совершенно необходимом количестве), иначе оказались бы неясными источники заимствования той идеи или словесного образа, которые наш современник простодушно считает исконно русскими.
В книге рассмотрены не все термины социальной жизни древнерусского периода, как требовалось бы для воссоздания полной панорамы. Историку всегда хотелось бы рассмотреть все без исключения понятия, которые относятся к делу, но лингвист пока не готов сделать это с одинаковой степенью законченности. Поэтому здесь рассмотрены лишь представления о тех сторонах социальной жизни, которые можно описать выразительно и последовательно на основании тщательной разработки проблемы или опираясь на личные исследования. Все остальное, о чем сегодня можно говорить как о возможном, вероятном или даже проблематичном знании, оставлено пока в стороне.
Возникает явное противоречие между синкретичным по существу мировосприятием древнерусского человека и аналитической формой изложения материала в книге. Дискурсивность современного мышления не дает автору другого способа изложения. Но несогласованность эта определяется и характером описания: лингвист, оперируя словами при помощи слов же и реконструируя лежащие в их основе понятия и представления (образы), не может изложить свой сюжет в виде объемной и законченной системы. Иногда, правда, это удается сделать в. виде заключений к отдельным разделам, но, конечно, не в той полноте, как того заслуживает тема. Однако устранение частностей и последовательности их развития чрезмерно упростило бы саму проблему, лишив ее известной меры научности, поэтому в некоторых разделах дано много фактов, и эти факты, как в старом перечне действующих лиц трагедии, даны по мере появления их на исторической сцене.
Нельзя понять и истолковать древнерусскую терминологию, не прослеживая ее развитие в предшествующий и в следующий за древнерусским периоды. Перед нами оказался бы простой перечень слов, не дававших представления о развитии понятий и образов, скрытых в этих словах. Поэтому история слов дана на широком развороте средневековой истории. Это позволяет понять, почему термин-понятие в своем появлении всегда чуть опаздывал по сравнению с темпом общественного развития. Раннее средневековье, породившее феодализм, пронизано терминологией родового быта, и только к концу древнерусского периода понятия (и слова, их выражающие) начинают соответствовать уровню социальной жизни, оставляя для последующих поколений уже свое представление о социальном. Но как только средневековье выработало собственные понятия о мире, в котором живет человек, возникло стремление к намеренной архаизации сложившихся именований, что, в свою очередь, долго препятствовало осознаванию тех действительных изменений, которые происходили в обществе. Вот почему важно знать, что было до Древней Руси и что, напротив, сама она принесла «зрелому» средневековью.
Накопленные русской наукой знания о Древней Руси позволяют приняться за лингвистическое описание этого рода явлений. Если читатель почувствует смысл и пользу подобной работы, поймет значительность и глубокую важность средневековья в становлении коренных понятий современного нам языка, я буду считать, что не зря писал эту трудную книгу.