– Я тоже должен посыпать голова пепел, – сказал отец Бонифаций, – только не так сильно. Если бы я сразу согласиться брать этот человек в монахи, такой опасной ситуации может и не быть. Но я сейчас говорить не об этом. Я говорить о том, что к нам сегодня попасть люди из проклятых времен, рядом с которым любой язычник из римский легионер – это просто святой. Это люди, которые знать заповедь Христа, но отвергнуть ее, потому что верить свой лжепророк. Этот Гитлер, о который вы говорить мне – настоящий Антихрист и достойный самый жаркий место в аду, и те кто был рядом с ним, поменьше, тоже не лучше. Они принести с собой грех, который тут не быть раньше. Гай Юний может делать из них хороший солдат, но грех – он как тихий яд, он остаться. Мы должен сделать все, чтобы так не быть. Тот грех должен быть размолот, скомкан и выброшен во тьму внешнюю. А тот человек должен видеть, что он есть куда стремиться.
– Эх, мальчики… – как-то невпопад со вздохом сказала Марина Витальевна, – а разве нельзя было попробовать вступить в переговоры, объяснить все и обойтись без стрельбы?
– Без стрельбы не обошлось бы, – мрачно произнес Петрович. – Если ты не веришь Андрею, поверь мне. Договариваться о мире с фашистами, пусть даже итальянскими, это все равно что попробовать ужиться в одной берлоге с крокодилом. Если бы Серега промедлил или Андрей не отдал ему вовремя соответствующий приказ, сейчас доктор Блохин без электрического света оперировал бы уже наших раненых, а те вооруженные силы, которые уцелели бы при артобстреле, отсиживались бы в лесу в ожидании темноты, чтобы под ее покровом попробовать совершить рейд возмездия. Мне сложно предположить, сколько человек у нас было бы убито, а сколько ранено, но это количество измерялось бы десятками. Помимо деревообрабатывающего цеха, казармы холостяков, семейного общежития и зимней столовой, мы лишились бы и «Отважного». Ведь, вытащенный на берег, он находился в прямой досягаемости для итальянских артиллеристов. Скажи, ты бы согласилась пожертвовать всем этим ради сомнительного удовольствия вступить в переговоры с таким подонком и фашистом, как Карло Альберто Тепати?
– Но это же страшно, мальчики! – сказала Марина Витальевна. – В каждом встречном видеть врага…
– Не в каждом, уважаемая Марина Антонина, – сказал отец Бонифаций, – а только в особо избранный негодяй. Если тут высадиться дикий сакс, то в них сначала придется стрелять из пулемет, и только потом нести Божье Слово кому пощадить пули. Мирный странник мы встретить как хороший гость, а враг с оружие путь не обижаться, если мы его убить.
– Да, это так, – сказала Лиза, тетешкая на руках маленького Виктора. – и Сергей, и мой муж, и все наши прочие воины сражались, имея за спиной свои семьи, жен и детей…
– А за что сражались волчицы? – спросила Ольга Слепцова. – Ведь в силу своей многочисленности, пока римляне не поставлены в строй, они составляют основную часть нашего войска.
– Волчицы сражались за общество, в котором их впервые признали людьми, а не бесплатным приложением к мужчинам, – вместо Лизы ответила Ляля. – Так уж получилось, что вместе с сельским хозяйством мы непроизвольно начали внедрять в это общество матриархат…
– Туше! – сказал Сергей Петрович. – Хотя, я думаю, до таких перегибов, как матриархат, тут не дойдет. И до специальных женских амазонских батальонов, воительницы которых обязаны убить трех врагов, прежде чем им позволят выйти замуж – тоже.