Баррич как будто умер. Холодная необходимость оживляла его тело, и он исполнял всю работу безукоризненно, но без радости или удовлетворения. Подручные, которые прежде соперничали, стараясь заслужить его рассеянный кивок или брошенную мимоходом похвалу, теперь избегали взгляда Баррича, как бы стыдясь за него. Только Рыжая не покидала его. Старая сука украдкой следовала за ним, куда бы он ни пошел, не получая в награду ни взгляда, ни прикосновения. Она всегда была с ним. Однажды я приласкал её из сочувствия и даже осмелился прощупать её сознание, но нашел только немоту, к которой страшно было прикоснуться. Она скорбела вместе с хозяином.
Зимние штормы свирепо бились о скалы. В эти дни холод был особенно безжизненным, отрицавшим всякую возможность лета. Чивэла похоронили в Ивовом лесу. В замке был мягкий траурный пост, но он быстро закончился. Это было в большей степени соблюдение приличий, нежели настоящий траур. Те, кто искренне его оплакивал, по-видимому, обвинялись в дурновкусии. Общественная жизнь принца Чивэла должна была закончиться с его отречением; и так бестактно с его стороны было продолжать приковывать к себе внимание и после смерти.
Спустя целую неделю после кончины моего отца я проснулся, ощутив знакомый сквозняк с тайной лестницы и увидев приглашающий желтый свет. Я встал и пошел наверх в свое убежище. Хорошо будет уйти от всего этого, чтобы снова вместе с Чейдом смешивать травы и вдыхать аромат странных курений. Я не хотел больше оставаться в подвешенном состоянии, в котором пребывал после смерти Чивэла.
Но рабочая часть комнаты была темной, очаг там не горел. Чейд сидел у камина на другой, жилой половине. Он кивнул мне на место рядом со своим креслом. Я сел и поднял взгляд на него, но Чейд смотрел в огонь. Потом, не говоря ни слова, положил на мои встопорщенные волосы свою покрытую шрамами руку. Некоторое время мы просто сидели так, молча глядя на языки пламени в камине.
— Что ж, вот так, мой мальчик, — промолвил Чейд наконец и не стал продолжать, как будто сказано было уже достаточно.
Он взъерошил мои короткие волосы.
— Баррич меня постриг, — сказал я внезапно.
— Вижу.
— Я ненавижу их. Они колются, и я не могу спать. Капюшон не держится, и я выгляжу глупо.
— Ты выглядишь как мальчик, оплакивающий отца.
Некоторое время я молчал. Я думал о своих волосах как о немного более длинном варианте стрижки Баррича. Но Чейд был прав. Волосы были подстрижены как у мальчика, оплакивающего отца, а не как у подданного, скорбящего по своему королю. Это рассердило меня ещё больше.
— Но почему я должен оплакивать его? — У Чейда можно было спросить то, о чем я не осмеливался заговорить с Барричем. — Я даже не знал его.
— Он был твоим отцом.
— Он зачал меня с неизвестной женщиной. Узнав обо мне, он уехал. Отец! Он никогда не думал обо мне.
Я чувствовал себя бунтовщиком, произнося это вслух. Все это приводило меня в ярость — безумное страдание Баррича, а теперь ещё и тихая скорбь Чейда.
— Этого ты не знаешь. Ты слышал только сплетни. Ты недостаточно взрослый, чтобы понимать некоторые вещи. Ты никогда не видел, как дикая птица отвлекает хищников от птенцов, притворяясь раненой.
— Не верю в это, — сказал я, но между тем уже не был так уверен в праведности своего негодования. — Он никогда ничего не сделал, чтобы дать мне знать, что беспокоится обо мне.
Чейд обернулся, чтобы посмотреть на меня, глаза его были запавшими и покрасневшими.
— Если бы ты знал, что он беспокоится, знали бы и остальные. Когда ты станешь мужчиной, может быть, поймешь, чего ему это стоило. Не знать тебя, чтобы ты оставался в безопасности. Чтобы враги Чивэла не замечали тебя.