— Ты устал? Если устал, можем немного передохнуть под деревьями.
Карие глаза преисполнились сочувствия. Охотник знал, что Седрик не привык к физическому труду. С утра он предложил юноше просто посидеть в лодке, пока он, Карсон, гребет, ведя вторую лодку за собой на буксире.
Седрику отчаянно хотелось согласиться. Просто признаться, что он слабак и не способен здесь выжить.
— Нет, я просто нос чесал. Прости!
— Что ж, скажешь, если понадобится отдохнуть.
Карсон просто сообщил о такой возможности. Седрик выискивал за его словами насмешку, но не находил. Охотник снова взялся за весла и повел лодку дальше.
Юноша тоже принялся грести. Карсон сосредоточил взгляд на реке. Седрик смотрел на спину охотника и пытался подражать его движениям. Широкие плечи и мощные руки Карсона двигались размеренно, с кажущейся легкостью, как будто он просто дышал. Попутно охотник чуть поворачивал голову, оглядывая реку: остающиеся позади деревья, драконицу, воду. Он сам как дракон, понял вдруг Седрик. Сосредотачивается на том, что делает, делает это хорошо, и ему этого довольно. Юноша на миг истово позавидовал ему. Вот бы его собственная жизнь была так же проста.
Возможно ли это?
Конечно, нет.
Его жизнь отчаянно запуталась. Он оказался здесь, далеко от мест, где мог хоть в чем-то преуспеть. Украл драконью кровь и, хуже того, попробовал её на вкус, а затем понял всю низость своего поступка и дальнейших намерений. Как он мог вообразить, что драконы — обычные животные, вроде свиней или овец, которых человек может зарезать для своих нужд? Он вспомнил о сделке, заключенной с купцом Бегасти, и содрогнулся. С тем же успехом он мог бы продать сердце ребёнка или пальцы женщины!
И вот куда завел его скверно продуманный план. Он вдали от дома и с каждым днем продолжает от него удаляться. Он хотел невероятно разбогатеть и уехать вместе с Гестом из Удачного, но с каждым мигом это желание кажется все менее исполнимым и достойным.
Седрик попытался оживить прежнюю мечту. Он вообразил, как в красиво убранной комнате они с Гестом глядят друг на друга поверх стола, заставленного изысканными блюдами. Ещё в его мечтах всегда присутствовали высокие двери, распахнутые в благоухающий сад, который озаряло закатное солнце. И воображаемый изумленный Гест все время спрашивал, как Седрику удалось всего этого добиться, а тот лишь откидывался на спинку кресла с бокалом вина в руке и молча улыбался.
Он детально представлял себе эту сцену: уставленный блюдами сервант, вино в бокале, шелковая рубашка, щебет птиц, перепархивающих с кустов на деревья в вечернем саду. Он помнил каждую мельчайшую подробность своей фантазии, но ему не удавалось её оживить; он не слышал больше изумленных, настойчивых расспросов Геста, не мог улыбнуться так, как улыбался бы, качая головой и отказываясь отвечать. Воображение сорвалось с цепи, мечта обернулась кошмаром, в котором он знал: Гест непременно слишком много выпьет, откажется от рыбы, заявив, что она пережарена, отпустит сальное замечание о мальчике, убирающем со стола. Настоящий Гест обязательно спросит, не торговал ли Седрик собой на улицах, чтобы заработать столько денег. Настоящий Гест обольет презрением все его подарки, обругает вино, найдет убранство дома чересчур кричащим и безвкусным и пожалуется, что ужин был слишком обилен.
Гест из его мечтаний сменился тем человеком, в которого постепенно превратился за последние два года. Насмешливым, брюзгливым Гестом, которому нельзя угодить, властным Гестом, который вышвырнул его вон, когда Седрик посмел с ним не согласиться. Гестом, который начал все чаще и чаще попрекать его, напоминая, что они тратят деньги Геста, что Гест его кормит, одевает и предоставляет ему кров. И что себе вообразил Седрик? Что, отыскав источник богатства и завладев им, он сумеет сделать Геста прежним?
Или он сам захотел стать Гестом — главным из них двоих?
Весла глубоко зарывались в воду. Спина, шея, плечи и руки ныли. Ладони жгло. Но даже эта боль не могла заглушить горькую правду. С самого начала, с самых первых дней вместе Гесту нравилось господствовать над Седриком. Всегда он посылал за юношей, а тот приходил. Этот человек никогда не был с ним нежен, добр или внимателен. Он смеялся над синяками, которые оставлял на его теле, а Седрик склонял голову и печально улыбался, принимая подобное обращение как должное. Хотя, конечно, Гест никогда не заходил слишком далеко. За исключением единственного раза, когда он здорово набрался, а Седрик вывел его из себя, помогая подняться по гостиничной лестнице. Гест по-настоящему разозлился и ударил его так, что он скатился по ступеням. Но только в тот раз — и ещё как-то, в отместку за то, что секретарь не согласился, будто купец сознательно обманул их, а предположил нечаянную ошибку, Гест уехал из гостиницы без него, и Седрику пришлось бежать через самые опасные районы мрачного калсидийского города, чтобы поспеть на корабль за несколько минут до отплытия. Гест так и не извинился за тот случай, только высмеял Седрика к радости попутчиков.