Простые радости. Простые человеческие радости. Горячая еда и питье. Теплая вода для мытья. Смягчающее масло для измученной кожи. Чистая одежда. Ему даже не пришлось много говорить. Карсон сам ответил на все вопросы и рассказал невзыскательной публике их историю в изрядно сокращенном, хотя и несколько приукрашенном виде. А Седрик полностью сосредоточился на миске дымящегося рагу и кружке горячего чая, поставленных перед ним. Даже твердокаменные корабельные галеты, если размочить их в подливке, казались почти изысканными на вкус.
Рядом маячил Лефтрин — и Элис тоже, с виноватым и раскаивающимся видом. Сев за стол рядом с Седриком, она почти не заговаривала с ним после первых объятий при встрече, но внимательно наблюдала за ним, пока он ел. Это Элис отмерила ему воды, нагрела и даже принесла исходящее паром ведро к порогу его каюты. Когда она постучала, он открыл дверь и позволил ей внести воду.
— Извини, воды для мытья совсем мало. Когда река ещё сильнее обмелеет, мы снова сможем рыть колодцы в песке. Но пока что вода такая мутная, что набирается только какая-то похлебка из грязи.
— Все хорошо, Элис. Этого более чем достаточно. Я хотел бы просто обтереться губкой и смазать ожоги мазью. Рад видеть, что ты уцелела. Но я сейчас так устал.
Его слова намеренно скользили по поверхности их отношений, не затрагивая глубин, как если бы он разговаривал с Дэвви. Не сейчас. Ему нужно некоторое время побыть подальше от всех — и в особенности от неё.
Элис, конечно, заметила, что Седрик от неё отгораживается. Она держалась безукоризненно вежливо, но все-таки попыталась достучаться до него.
— Конечно, конечно. Я не стану беспокоить тебя сейчас. Сперва позаботься о себе. Но потом… я знаю, что ты устал, Седрик, но мне необходимо с тобой поговорить. Всего пара слов перед тем, как ты будешь отдыхать.
— Если надо, — проговорил он самым усталым голосом. — Позже.
— Хорошо, как скажешь. Я так рада, что ты жив и снова с нами.
А затем Элис ушла. Седрик сел на койку, позволяя себе расслабиться. Удивительно, какой уютной показалась ему эта затхлая, тесная каюта после того, что он недавно пережил. Даже сбившийся матрас выглядит привлекательно.
Седрик разделся, роняя грязную и рваную одежду на пол. Неспешно вымылся. Кожа была слишком нежной, чтобы спешить. Хоть он и мечтал о ванне, полной горячей, пенной воды, он был признателен и за эту маленькую милость. Вода остыла и к тому времени, когда он закончил, приобрела мерзкий коричневый оттенок. Седрик нашел чистую ночную рубаху и натянул на себя. Каким невероятным наслаждением показалось ему прикосновение мягкой ткани к раздраженной коже. За время мытья выяснилось, что большой ушиб на лице — всего лишь самый заметный след, оставленный на нем Джессом. Спина и ноги тоже пестрели синяками, а он даже не помнил, как их получил.
Отмывшись, насколько это было возможно в отмеренной ему воде, Седрик смазал худшие ожоги ароматическим маслом, отметив, что оно уже на исходе, и нахмурившись. Кто-то выстирал часть его гардероба. Седрик оделся, посмотрел на сброшенный костюм и решил, что эти лохмотья ни на что не годны. Ногой он подтолкнул кучу тряпок к двери.
Вот когда до него с пола донеслось слабое металлическое звяканье. Он поднял свечку и присмотрелся, гадая, что же мог уронить. На полу лежал его медальон. Седрик по привычке раскрыл его. И оттуда в тусклом свете свечи на него посмотрел Гест.
Седрик заказал портрет одному из лучших художников Удачного. Меньшего он позволить себе не мог — ведь Гест позировал всего дважды. Оба раза он, не стесняясь, высказывал свое негодование и уступил лишь потому, что Седрик выпросил у него такой подарок на день рождения. Гест нашел эту идею чрезмерно слащавой и опасной.
— Предупреждаю, если кто-нибудь заметит у тебя этот медальон, я заявлю, что понятия о нем не имею. Пусть над тобой потешаются.
— Как я и ожидал, — ответил Седрик.
Очевидно, уже тогда он начал сознавать, что его чувства к Гесту гораздо глубже, чем ответные. И вот теперь он всматривался в эту надменную усмешку и узнавал легкий изгиб губ, который так точно передал художник. Даже ради портрета Гест не мог подумать о нем с уважением, не говоря уже о любви.
— Я тебя выдумал? — спросил Седрик у крошечного изображения. — Был ли ты хоть когда-нибудь тем человеком, которым я мечтал тебя видеть?
Он защелкнул медальон, сжал в ладони вместе с цепочкой и присел на край жесткой постели, прижимая кулаки к вискам. Седрик закрыл глаза и попытался вспомнить. Хотя бы один поцелуй, в который Гест втянул его нежно, а не принуждением. Хотя бы одно искреннее прикосновение, где не читалось бы ничего, кроме приязни. Единственное слово одобрения или любви, не приправленное сарказмом. Седрик не сомневался, что подобные мгновения были, но сейчас ни одно из них не шло на ум.