— Мне стоит побриться. Вот и все. Ну, ты меня и напугала, Элис! Что за ерунда. Сейчас я слишком устал, но утром побреюсь и смягчу кожу лосьоном. Вот увидишь. Чешуя. Скажешь тоже!
Элис все так же смотрела на него. Седрик встретился с ней взглядом, приглашая поспорить. Она поджала губы и даже прикусила, но затем покачала головой.
— Я страшно устал, Элис. Уверен, ты понимаешь.
«Просто уйди. Пожалуйста».
Ему хотелось внимательнее рассмотреть лицо, но только не у неё на глазах.
— Я знаю, что ты устал. Прости. Что ж, я уже поговорила обо всем, кроме того, что меня сюда привело. И я не знаю, как лучше к этому подобраться, если не прямо. Седрик. Перед тем, как мы покинули Удачный, когда мы ещё только готовились к поездке… Гест не передавал для меня никакого подарка? Что-нибудь на память? Может быть, что-то, что ты должен был отдать мне во время пути?
Седрик уставился на Элис, искренне сбитый с толку. Подарок ей на память от Геста? Да что ей взбрело в голову? Гест не из тех, кто дарит кому-то сувениры, а тем более — людям, которые так недавно и всерьез его рассердили. Седрик не произнес этого вслух. Он лишь покачал головой, сначала легонько, а затем, когда она сощурилась, с подозрением глядя на него, уже решительней.
— Нет, Элис, — добавил он. — Он ничего через меня не передавал. Клянусь.
— Седрик, — настаивала она, тоном умоляя его отбросить притворство. — Может быть, он велел тебе не говорить мне или не отдавать это до тех пор, пока я, даже не знаю… пока я не оправдаю каких-то его надежд или… не знаю. Седрик, будь со мной откровенен. Я знаю о медальоне. Я нашла его, когда заправляла постель. Медальон с портретом Геста внутри. Медальон, на котором написано: «Навсегда».
При первом же упоминании о медальоне сердце Седрика запнулось, а затем бешено заколотилось. У него закружилась голова, перед глазами замелькали черные пятна. Медальон. Как он мог так сглупить, оставив его там, где его мог увидеть кто угодно? Заказав портрет, Седрик пообещал себе всегда носить его на себе, чтобы тот каждый миг напоминал ему о человеке, который так сильно изменил его жизнь. Навсегда. Это слово он выгравировал на крышке медальона. Маленького золотого медальона, за который заплатил из собственного кармана. Подарок ко дню рождения, который он сделал себе сам. Какой глупый, бессмысленный, до смешного уместный поступок!
Теперь же его молчание слишком уж затянулось. Элис смотрела на него, и в её глазах горело болезненное и неохотное торжество.
— Седрик, — снова окликнула его она.
— А, этот медальон.
Ложь, ему срочно нужна ложь. Какое-то оправдание, какая-то причина владеть подобной безделушкой.
— На самом деле он мой. Это мой медальон.
Слова вырвались так легко. И повисли в тишине комнаты, несомненные и необратимые. Все вокруг замерло. Седрик не смотрел на Элис. Если она и продолжала дышать, он этого не слышал. Но сам он дышит? Медленно, неглубоко. Можно ли отменить мгновение? Седрик желал, чтобы его не было, старался вернуть все обратно своей неподвижностью.
Но Элис заговорила, обращая в реальность то, что он произнес секунду назад, самыми ненавистными словами на свете.
— Седрик, — пролепетала она, — я не понимаю…
— Разумеется, — ответил он легко, даже бойко, как будто это признание ничего не значило для него. — Мало кто понимает. И в последнее время, должен признаться, я и сам едва понимаю. Гест? Гест и «Навсегда» в одном медальоне? Какое нелепое сочетание.
Он засмеялся, но смех рассыпался острыми осколками. Движимый непонятно чем, Седрик сунул руку в сверток, служивший ему подушкой, и вытащил медальон.
— Вот. Можешь взять себе, если хочешь. Подарок скорее от меня, чем от Геста.
— Так ты… я не понимаю, Седрик. Ты его заказал? Заказал, чтобы отдать мне? Но Гест не мог об этом не знать. Он же позировал для портрета. Должен был, раз портрет настолько похож!
Юноша решительно щелкнул замком и открыл медальон. Гест уставился на них обоих, язвительно радуясь той путанице, в которую превратил их жизни, и многолетней дружбе, пошедшей прахом от одного его прикосновения.
— О, да, он позировал, — признал Седрик, глядя Гесту в глаза. — Я заказал этот портрет Роллею. Это обошлось весьма дорого, а Роллея вполне оправданно оскорбило то, с каким презрением Гест отнесся к сеансам и к законченному портрету. Договаривались, что он придет шесть раз, по вечерам, после заката, во вполне укромное место. Но явился он лишь дважды. Роллей хотел показать ему миниатюру, прежде чем вставлять в медальон. Гест даже не пожелал взглянуть и поблагодарить художника за прекрасную работу. Все делал я. И если Роллей не был любезен, что ж, я не могу его винить. Гест держался с ним так высокомерно и желчно. И ещё заявил художнику, что тому лучше не распространяться ни о позировании, ни о портрете, если он не желает неприятностей.