В итоге, хотя Тимара больше не гребла в лодке, а путешествовала на палубе баркаса, её не оставляла усталость. Смертельная усталость, до ломоты в костях. Руки ныли, а спина болела вокруг незаживающей раны. К этой боли девушка уже начала привыкать и почти не вспоминала о ней, пока случайное прикосновение не пронизывало её острой мукой. Тогда Тимара украдкой оглядывалась по сторонам и, удостоверившись, что никто на неё не смотрит, запускала руку под рубашку, осторожно ощупывая кожу между лопатками. Горячая. Опухшая. И посередине какая-то неприятная, покрытая струпьями борозда, от которой Тимаре становилось не по себе. Её едва ли не радовало, что Татс с ней больше не разговаривает, не говоря уже о ласках и поцелуях. Ей непросто было удержать его беспокойные руки подальше от спины, и, к тому же, этот запрет совершенно сбивал его с толку. Зря она ему мешала — если бы он наткнулся на эту болячку, то мигом бы охолонул.
Тимара вздохнула. Ей снова вспомнился Рапскаль. Уже не в первый раз она мучительно затосковала о нем. Будь он жив, то сегодня вечером сидел бы с нею рядом, болтая о каких-нибудь глупостях, бодрый и радостный. Он был ей другом без каких-либо обязательств или ожиданий. Тимаре не нужно было что-то делать, чтобы нравиться Рапскалю, а он никогда и не сомневался в том, что нравится ей. Дружить с ним было так легко. Ей очень этого не хватало. В особенности сегодня.
Тимара обернулась и окинула взглядом палубу. На ночь все хранители собрались на борту. Несколько сидели на крыше надстройки. Сперва ребята играли в кости, пока хватало света, чтобы рассмотреть кубики, а теперь Бокстер мучил всех рассказами о пряных рулетиках, какие пекла его мать. Сильве с Кейзом и Алумом устроились вокруг груды камышовых корней, сдирали с них грубую верхнюю кожицу и передавали Беллин, а та рубила их на кусочки для будущего завтрака. Тимара понимала, что ей следовало бы пойти и помочь им.
— Грефт. Можем мы с тобой поговорить?
Девушка обернулась на звук голоса Татса. Они с Харрикином стоял и за спиной Грефта. А она и не заметила, что тот прислонился к борту неподалеку от неё. В последнее время он держался тихо, замкнуто и враждебно по отношению к остальным хранителям, и, на её взгляд, лучше было его просто не трогать. И кому ещё, как не Татсу, пришло бы в голову его тормошить?
— Ты уже начал. С чего теперь останавливаться? — язвительно отозвался Грефт.
Он с трудом выговаривал слова. Может, губы деревенели. Тимара слышала, что такое случается с людьми, сильно заросшими чешуей. Прошло несколько дней с тех пор, как его ударил капитан. Разбитый рот должен был бы уже зажить.
— Мы заметили, что сегодня ты не брал лодку.
— Плохо себя чувствовал.
— Ну да, именно так я и подумал. Поэтому мы с Харрикином завтра сами возьмем её и попробуем наловить рыбы или этих водяных сусликов, которых видели пару дней назад. Или даже добудем галлатора. Драконы, похоже, считают их вкусными. Любое свежее мясо пришлось бы кстати и нам, и команде.
Тимара отметила, что Татс не спросил у Грефта, можно ли им взять лодку. Он просто сообщил, что они это сделают. Харрикин молчал, но явно был готов поддержать Татса. Грефт перевел взгляд с одного юноши на другого.
— Не люблю одалживать снаряжение, — тихо и серьезно ответил он. — Нет.
— Это снаряжение хранителей, — возразил Татс.
— И лодка хранителей, — добавил Харрикин.
Грефт снова по очереди оглядел их.
— Снаряжение выдали мне. Я заботился о нем, хорошо закреплял. Поэтому оно все ещё при мне.
Тимара обратила внимание на то, что Грефт произносит только необходимые слова — вероятно, говорить ему тоже было больно или тяжело.
— Везение, — настаивал Татс. — Чистое везение, Грефт. Ты не единственный хранитель, надежно закреплявший снаряжение. Но тебе повезло, что твою лодку прибило туда, где её нашли. Вот и все. И с твоей стороны нечестно никому её не давать.
— Она моя.
— Я ещё помню, как ты стоял рядом с убитым Тимарой лосем и разглагольствовал о том, что необходимо делиться, — чуть понизив голос, напомнил Татс.
«Смоляной» был не слишком большим судном. От слов Татса по палубе разбежалась рябью тишина. Разговор на крыше надстройки оборвался. Головы повернулись к ним.