Дорога здесь изгибалась большой дугой, поэтому обзор при переходе отсюда был намного меньше. Ковбой «Мальборо» все так же безучастно наблюдал за тем, как бомж, убедившись, что трасса пуста, готовится рвануть вперед.
Вдыхая на бегу запах дороги и ловя краем глаза отблески фонарей, Зужа вдруг отчетливо представил, как «Столичная» растекается по венам, принося тепло и умиротворение. Расслабившись, он сбросил темп и пропустил момент, когда из-за поворота вылетел на полном ходу большой черный антиграв.
Машина взревела сиреной, вильнула, раздалось гудение тормозной системы, переходящее в визг, и из-под днища вылетел сноп разноцветных искр. «Сомода-Стрейнджер 850SL», – успел прочитать на капоте Зужа, прежде чем его отшвырнуло в сторону, и он потерял сознание.
Водитель заметил появившегося словно из-под земли пешехода и даже успел рвануть на себя руль, но аварийный автопилот отреагировал на долю секунды быстрее. Раздался сигнал тревоги, машина врубила освещение, отключенное на пустой трассе для экономии, и выполнила маневр уклонения. Магнитный слой днища чуть царапнул по дорожному покрытию. На мониторе забегали желтые и красные ряды цифр внутренней диагностики.
Первым делом убедившись, что антиграв в порядке, водитель отогнал его с проезжей части на полосу безопасности, выскочил наружу и со всех ног кинулся к сбитому человеку, чернеющему посреди дороги кучей грязного тряпья.
Как и следовало ожидать, это был бомж. Теперь он сидел на асфальте и чумовато озирался.
– Тебе что, урод, жить надоело? – Водитель схватил бомжа за грудки, приподнял и начал трясти. – Накурился, скотина, так топай на переход…
Бомж молча ухмылялся щербатым ртом. Он прищурил глаза, и на мгновение это узкое лицо с характерной ямочкой на подбородке показалось водителю очень знакомым.
Мимо пролетала малолитражка. Водитель обернулся на звук и ослабил хватку. Бомж немедленно воспользовался предоставленной возможностью. Он толкнул водителя в грудь, вырвался и отработанным движением, словно преодолевая элемент армейской полосы препятствий «разрушенная кирпичная стена», – нырком, руками и ногой вперед вонзился в пролом, отпрыгнул, перекатился на бок и, выполнив (похоже, машинально) вполне грамотный уход от неприцельной стрельбы, помчался в глубину пустыря.
Водитель погнался за ним, но, добежав до забора, оглянулся на брошенную машину и благоразумно остановился. Сквозь дыру был виден костер, вокруг которого копошились едва различимые фигуры.
Водитель вернулся в машину. На пульте бортового компьютера светилась надпись: «Дать оповещение о ДТП? Да-нет». Он заглянул в салон, глубоко вздохнул и дал отбой. Машина тронулась. Шеф на заднем сиденье заворочался и продрал глаза:
– Ты что, придурок, ездить разучился? Я чуть на пол не упал!
– Простите, Иван Денисович, пешеход на трассу выскочил…
Шеф крутанул регулятор прозрачности стекол и глянул на улицу:
– Ну, ты и козел, Колян! Ты куда меня завез?
– На хайвее пробка на два часа, Иван Денисович, – терпеливо объяснил Колян, – я по окружной быстрее проскочу.
Шеф недовольно засопел, врубил встроенный в спинку кресла лазерный телевизор и стал просматривать запись утреннего заседания государственного совета. Камеры стояли на верхней галерее, и депутаты, чинно сидящие в два ряда перед толстой рожей шефа, смотрелись как шахматы на доске.
Колян перевел взгляд с зеркала заднего вида на дорогу и ехал, вполуха слушая выступление очередного слуги народа:
«Я хочу, чтобы все уважаемые депутаты поняли – социал-демократическая партия не выступает за введение сухого закона. Нам достаточно примера Соединенных Штатов, когда они ухитрились за какие-то полгода загнать в тень чуть не четверть денежного оборота страны и обрушили экономику. Но мы по-прежнему ратуем за запрет рекламы наркотиков по телевидению, в общественном транспорте и на уличных щитах. Мы требуем, чтобы все предприятия, производящие наркотические вещества, были национализированы…»
– А теперь реклама! – прервал депутатский речитатив бодрый голос телеведущего. Послышалась характерная мелодия. Колян знал этот ролик – там демонстрировался переполненный зал аукциона «Сотбис».
– Лот триста семнадцать. Картина Леона Мазайкера «Лиловый дым», миллион девятьсот! Мужчина в пятом ряду – два миллиона сто! Кто больше? Два миллиона сто – раз! Два миллиона сто – два! Два миллиона сто – три! Картина продана!