– Чего лыбишься? – спросил сосед.
– Тебя не спросил, – ответил Гаор, не поворачивая головы.
Ставить себя сразу надо, исправлять всегда трудно.
– Ты того… – сосед не договорил, угрожая не словами, а интонацией, что всегда действует лучше слов.
– Ты тоже не этого, – посоветовал Гаор таким же намёком.
Машина мелко затряслась, как переезжая через рельсы. Если он ничего не путает, то уже недалеко. Рабское Ведомство за складами. Там и железная дорога, и шоссейки. На склады ему как-то приходилось ездить, ещё в училище. Он не пошёл в увольнительную, и каптенармус взял его с собой за амуницией. Его и ещё двоих, тоже оставшихся, нет, оставленных на выходной в казарме. И когда уже служил, тоже случалось. Он помнит: целый город. Вот и опять затрясло, в пятый раз. Пятая колея.
– Склады что ли?
– Они.
– Значит, скоро.
– Бывал уже?
– Или торопишься?
– Не бойся, не опоздаем.
Кто-то даже рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся. И кашлял долго, надсадно, с хриплым бульканьем.
Под этот кашель они и доехали.
Выгружали опять в подземном гараже. Отстегнули, вывели, поставили вдоль стены.
– Не оборачиваться. Не разговаривать.
У Гаора ощутимо мёрзли ноги, да и остальные потихоньку переминались на цементном полу. Вышел он первым и стоял с краю, но у надзирателей, видно, свои расчёты, потому что из строя выдёргивали не подряд, а по какому-то своему выбору. Наконец ткнули дубинкой в плечо и его.
– Ты. Пошёл.
У стола сержант с зелёными петлицами, на столе бумаги, рядом на полу корзина с наручниками. Сержант молча проверил номер на его ошейнике, приподнял ему волосы и долго разглядывал клеймо. Потом листал бумаги, что-то вычитывал. Он равнодушно ждал. Его ни о чём не спрашивали, а даже до училища, ещё Сержант ему объяснил, что лезть с пояснениями – это только себе вредить. Наконец сержант принял решение.
– В седьмую.
С него сняли наручники – руки сразу бессильно упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах – и скомандовали:
– Руки за спину. Вперёд.
Потом Гаор много раз думал, что заставило сержанта сделать этот выбор. Потому что долгое раздумье, листание справочников и списков и решение поместить его именно в седьмую камеру, спасло его. Если не сохранило жизнь, то от многих колотушек и неприятностей избавило. Чем бы ты ни руководствовался, старший сержант Рабского Ведомства на первичной сортировке в Центральном Накопителе – Большом Отстойнике по-простому – сочувствием или трезвым расчётом, нежеланием портить товар перед продажей или солидарностью с ветераном – на мундире сержанта теснились нашивки за ранения и бои, но спасибо тебе. Но понял это Гаор потом, а оценил ещё позже.
Здесь лифтов не было. Его спустили на два пролёта по обычной лестнице, открылась решетчатая дверь, и перед ним неожиданно шумный, заполненный гулом множества голосов коридор.
– Вперёд.
Слева глухая стена, справа решетчатые стены камер. За решётками оборванные, лохматые, небритые, в ошейниках… Некоторые стоят у решёток, с интересом разглядывая проходящих, а многие и голов не поворачивают, занятые своими делами.
– Стой.
Надзиратель откатывает дверь.
– Заходи.
Он медлил, и ему помогли пинком в спину. За спиной лязгнул, отгораживая его от прежнего мира, замок.
– Ребя, новенький!
Его сразу окружили, он инстинктивно прижался к решётке, пытаясь прикрыть спину, получил несильный, но ощутимый укол, как от тока, и невольно шагнул вперёд.
– Эй, паря, ты чего?
– Да он новик, лоб красный!
– Ребя, обращённый!
– Слон, обращённого сунули!
Что прирождённые не ладят с обращёнными, он узнал позже, а о причинах этой вражды не так узнал, как сам потом догадался, и принял сторону прирождённых. А тогда просто почуял грозящую опасность, и попытался поднять, прижать к груди сжатые кулаки, но онемевшие от наручников руки плохо слушались, а рабов было слишком много.
– Ща мы его…
– В параше купнём!
– Точно!
– Давай его сюда!
– Ребя, а рыжий он чего?