«Я мыслю, следовательно, я существую». Чьи слова?..
…– Да пошёл ты со своей чепухой! Гуманитарий! Слюни сопливые да сопли слюнявые! Кто-то когда-то чего-то вякнул, а ты… Ну пойми, нелепо вытаскивать замшелые изречения и пытаться им следовать. Всему своё время! Согласен, когда-то это было открытием, но когда? Сколько веков прошло, всё изменилось, а ты…
…Каким же самовлюбленным напыщенным петухом он был. Пыжился, хлопал крыльями, кукарекал срывающимся голосом… пока его не клюнул другой петух, жареный. Тогда поумнел. Ненамного. Да, теперь видно, что ненамного. А сейчас… Полковник оказался человеком, разрешил позвонить Кервину. Не ожидал. Хотя, один звонок ему положен по закону. Всё строго по закону. С самого начала… с появления отца. С ним всегда поступали по закону и по Уставу, и по обычаям, это он пытался нарушать, а они – нет…
…Военная, похожая на кубик на колёсах, тёмно-зеленая машина влетела в их проулок. Так что ребятня еле успела прыснуть во все стороны, а мяч раздавили. Мужчины, кто был на улице или верандах жалких домишек, предусмотрительно мгновенно исчезли: с военными, как с полицией, не спорят, а что у них на уме – иди угадай. Пристрелят, потом ни хрена ты никому не докажешь. Против ожидания машина не проехала дальше, как уже бывало на его памяти, давя нерасторопных кур, брошенные игрушки и всё, что попадётся, а остановилась. Тут и они бросились по домам. А ему бежать было некуда. Потому что машина стояла у его дома. И он остановился в растерянности.
Из машины вышли два автоматчика в чёрных беретах – а форма ещё общеармейская, ну да, чёрные комбинезоны ввели позже, он уде в училище был, но про чёрные береты, что это спецвойска, про них уже тогда всякие страшилки ходили – и встали, взяв под прицел улицу, а за ними ещё один, в нашивках, одна у сержанта, а тут столько… Военный из-под надвинутого на правую бровь чёрного берета спецвойск смотрел на него. И под его взглядом он застыл, не смея шевельнуться и надеясь… на чудо? На мать? Мать выбежала из дома и стояла на их крыльце, тоже неподвижная, со странно застывшим – он такого никогда ещё не видел – побелевшим лицом. Военный повернулся к ней, осмотрел и удовлетворённо кивнул.
– Ему пять лет?
«Странно – удивился он – а голос у него человеческий».
Мать кивнула.
– Не слышу, – ещё не сердито бросил военный.
Мать тихо сказала:
– Да.
– Ты всё помнишь?
– Да.
– Я забираю его.
Мать качнулась вперёд, и стволы автоматчиков сразу повернулись к ней. Её убьют? За что? Женщин военные не убивают. Иногда они забирают их, для использования, но это молодых, бездетных, а мама уже старая. Он открыл рот, чтобы крикнуть это, но военный посмотрел на него, и он не посмел даже пискнуть. А военный снова смотрел на мать.
– Всё по закону. Матери дают пять лет, а потом решает отец. Я решил. Держи.
Военный достал из нагрудного кармана красную карточку, подумал, достал из другого кармана несколько купюр, обернул ими карточку и бросил матери. Она не подняла рук, даже не попыталась, карточка и купюры ударились о её грудь и упали на землю.
– Как знаешь, – пожал плечами военный, – но ты мне не нужна, у тебя нет обязанностей передо мной. Живи.
Отец? Решает отец? Это его отец?! Но… он смотрел на мать и не заметил, как рядом с ним оказался солдат, схватил его и понёс к машине. И тут он закричал, стал выворачиваться. Но военный, а за ним солдаты только засмеялись…
…Его засунули в машину, на заднее сиденье и увезли. Больше матери он не видел. И посёлка тоже. Потому что не знал его официального названия. И это было по закону. Древнему, никем не отменённому, всеми соблюдаемому. Закон суров, но это закон. Еще одно изречение. Тоже древнее и… не утратившее силы. В отличие от того, про мысли и жизнь. Жизнь или существование? Неважно, да, уже не…