Лязгнув, остановился лифт, открылась дверь, и он сам перешагнул через порог в очередной казённо светлый и чистый коридор. Бледный, будто никогда не бывал на солнце, немолодой сержант с ярко-зелёными петлицами Рабского Ведомства достал из проволочного кармана на стене лифта листок, прочитал и молча, повернув Гаора за плечо, сверил номер на ошейнике с записью.
— Всё правильно. На отправку, — и подтолкнул его к стоящим вдоль стены людям, скованным за наручники общей цепью.
— Ровно двадцать, — доложил рядовой, пристегнувший Гаора к общей цепи. — Комплект, сержант.
— Отправляй.
— Вперёд, марш.
Лязгая, задёргалась цепь. "Не в ногу идут", — сразу сообразил Гаор. Ладно, не его это дело, команды "Взять ногу!" — нет, так что… пойдем по-вольному. У него непроизвольно дрогнули в усмешке губы: так нелепы здесь эти обычные, памятные по училищу слова. И боль в прокушенной губе заставила очнуться. Перед ним высокий прихрамывающий на правую ногу мужчина в клетчатой, как и у него, дешёвой рубашке и мятых костюмных брюках, скованные руки сжаты в кулаки, на пальце татуировка — кольцо. Значит, уголовный, по приговору. Ну а других здесь быть и не может. Волосы у переднего чёрные как у чистокровного и короткие, то ли не успели отрасти, то ли не полукровка. Но разве чистокровных обращают?
— Стой.
Впереди лязгая, распахивается дверь.
— К отправке.
— Где сопроводилка?
— Держи.
— Ещё две ездки и сменяемся.
— Наконец-то.
— Минк, идем в пивную?
— Сегодня не могу.
— Чего так?
— Ну, как знаешь.
— Подай правее, мне не развернуться.
Они шли по подземному гаражу сквозь этот обычный рабочий шум мимо фургонов-перевозок. Шофёры, механики, охрана, чиновники, рядовые и сержанты, в форме и в штатском… Конвейер — вдруг понял Гаор. Это не отдельные случаи, а отработанный, отлаженный конвейер.
— Стой.
— Загружай.
— Пошёл.
Их отстёгивали от цепи, вталкивали в машину и рассаживали по скамейкам вдоль бортов, ловко пристёгивая специальными скобами за наручники. Гаор стоял последним и оказался у самой двери.
— Закрывай.
Захлопывается дверь.
— Поехали.
Глядя вверх, на затянутый решёткой, а поверх неё сеткой открытый люк в потолке, Гаор ждал.
Проехали под лампой, второй, остановка… на выезде, и вот оно — небо! Он вдохнул всей грудью, преодолевая боль, проталкивая внутрь стоявший в горле комок.
— Где едем? — спросил вдруг кто-то.
— А то не знаешь куда? — ответили ему.
Кто-то выругался, ещё кто-то всхлипнул и заплакал. Гаор молча смотрел в проплывающее небо, мутное, то ли от частой сетки, то ли от набежавших облаков. Но хорошо, что люк открыт, а то и задохнуться недолго. Но они нужны живыми, так что… Ехали быстро, и ветер бил его по лицу, трепал волосы, выдавливая и тут же высушивая слёзы.
— Я чистокровный, они не имели права…
— Раньше надо было права качать…
— Пошли вы…
Разговаривали привычно тихо, вполголоса. Битые. Но и рабство по приговору за кражу булки не дадут. Ну, всё, вот теперь всё. А Кервин не пришёл. Почему? Не захотел, побоялся? Интересно, парни откуда узнали? Известили? Кто? Наверняка, Кервин. И Жука он. Про Жука сам ему как-то рассказал, и Кервин загорелся, чтобы Жук у них по проблемам законности выступил. Обещал свести, да всё недосуг было. Теперь они без него. Ну, про Жука понятно, а парни… Обалдуи, вздумали ему прощальный салют отдавать. Как бы им за это солоно не пришлось, придерутся и, ну, не трибунал, а льготы ветеранские могут урезать. Тот же гадёныш вой подымет, а генерал не откажет. Он впервые про себя не назвал их отцом и братом. И поймав себя на этом, улыбнулся.
— Чего лыбишься? — спросил сосед.
— Тебя не спросил, — ответил Гаор, не поворачивая головы.
Ставить себя сразу надо, исправлять всегда трудно.
— Ты того… — сосед не договорил, угрожая не словами, а интонацией, что всегда действует лучше слов.
— Ты тоже не этого, — посоветовал он таким же намёком.
Машина мелко затряслась, как переезжая через рельсы. Если он ничего не путает, то уже недалеко. Рабское Ведомство за складами. Там и железная дорога, и шоссейки. На склады ему как-то приходилось ездить, ещё в училище. Он не пошёл в увольнительную, и каптенармус взял его с собой за амуницией. Его и ещё двоих, тоже оставшихся, нет, оставленных на выходной в казарме. И когда уже служил, тоже случалось. Он помнит: целый город. Вот и опять затрясло, в пятый раз. Пятая колея.