О Рыжем Коррант старался не вспоминать, хотя то и дело мысли возвращались к нему. Умелый знающий раб всегда ценен, а зачастую - это самое ценное в хозяйстве. Нет, видимо, неизбежна прикупка грамотного мальца, чтобы делать из него если не шофёра, то хотя бы механика. А был бы Рыжий, купил бы тогда второй фургон, и завертелось бы колёсико... с двойной скоростью. Но это вполне потерпит до Аргата. Будет он там в феврале, новые законы вступают в действие с января, но не надо бежать впереди паровоза, посмотрим что и как, и уже тогда...
Коррант отложил каталог Рабского Ведомства и взял текст Закона о бастардах. Весьма, весьма толково и предусмотрительно сделано, но забора без дырок не бывает. Вот и поищем их и подумаем, нельзя ли их использовать.
* * *
Боль теперь была постоянной. Он никогда не думал, что бывает такая боль, чтоб болело везде и всегда. Раны, контузии, побои, порки... всё у него было. Стреляли, резали, обжигали, били, травили собаками, пропускали ток, а теперь... Эти раны были внутри, эта боль была позорной.
Гаор лежал ничком на полу, вытянувшись во весь рост и уткнувшись лбом в холодный, скользкий кафель. Он в очередной раз попросил снять наручники, за которые был пристёгнут к скобе у самого пола, так что ни встать, ни повернуться, и получил очередной отказ:
- Неа, паря, ты опять махаться начнёшь.
И насилие возобновилось.
Ладонь Младшего погладила его по спине.
- Ты расслабься, он выйдет сейчас, я тебе стержень вставлю, поспишь.
Гаор прохрипел в ответ невнятное ругательство.
- Младший, третий номер, - распорядился, отделяясь от него и вставая, Старший, - и отсоси ему. А то накопилось наверняка.
- Ему поспать надо, - попробовал возразить Младший.
И тут же, судя по звуку, получил хлёсткую пощечину.
- Порассуждай мне! Делай как велено.
Счёт времени Гаор потерял почти сразу. Его насиловали, как и было сказано, практически без перерыва. Сопротивляться после пыток током, с прикованными к стене руками он не мог. А их было двадцать человек, и они менялись. Гладя, лапая, насилуя, доводя его умелыми до омерзения ласками до насилия уже над кем-то еще, ловко подложенным под него... Глаз он не открывал, и не желая видеть залитый его кровью кафель, и потому, что глаза после тока болели и слезились. Своих мучителей он различал по голосам.
- Расслабься, - повторил Младший, гладя его по спине и ягодицам, - себе же хуже делаешь.
Гаор молчал, из последних сил напрягая мышцы. По-другому сопротивляться он не мог. Тогда, в первые доли, когда его втащили в пресс-камеру, он услышал над собой:
- Всё, лохмач, щас мы тебя оприходуем.
Попробовал рвануться, и... очнулся уже прикованным к стене с разрывающей внутренности болью. Оказывается, один из "прессов", потом он узнал, что того зовут Шестым - почему-то у большинства вместо имён были простые номера - дал ему глотнуть воды, а после тока пить нельзя. Тогда он задохнулся собственным криком, потом его долго и болезненно выворачивало наизнанку, и Младший гладил его по голове и убирал из-под него рвоту и нечистоты, чтобы ему не разъело болячками кожу. Младший так и ухаживал за ним, большинство заставляли его кричать, только если к камере подходил надзиратель, и шептали ему прямо в ухо, навалившись и придавливая к полу:
- Кричи, надзиратель рядом. Ну же, кричи, не подставляй нас, Лохмач.
А Шестой и ещё тот, которого другие называли Резаным, насиловали не по приказу, а в своё удовольствие, и будто им было мало того, что с ним делают, не упускали случая ущипнуть за мошонку, крутануть ему член, потыкать чем-то металлическим в ожоги от электродов. Будто... будто имели к нему что-то личное, или... Боль путала мысли, он терял сознание, иногда ему давали полежать в забытье, но чаще приводили в чувство болью или нашатырём.
Боль от вставленного стержня была настолько острой, что он вскрикнул. И услышал, как совсем недалеко удовлетворённо хохотнул чей-то сытый басок. Надзиратель?
- Старший, - приказал тот же голос.
- Да, господин надзиратель.
- Двоих в надзирательскую наряди, - и снова хохоток, - а то ночь долгая, скучно.
- Да, господин надзиратель, двоих в надзирательскую, - спокойно ответил Старший и гаркнул. - Резаный, Гладкий, живо марш!
Мимо Гаора прошлёпали быстрые шаги, дважды лязгнула дверная решётка. Младший повернул его набок, погладил по животу и лобку.
- Не надо, - прохрипел Гаор. - Уйди.
- Велено, - вздохнул Младший. - Ты лежи себе, я сам всё сделаю.
- Давай, - подошёл к ним Семнадцатый, - я ему ноги подержу, а то опять брыкнёт. Лежи тихо, Лохмач, а то рот заткнём.
- А как он кричать тогда будет? - ядовито спросил Старший.
- Надзирателя нет, - возразил Седьмой. - А он всё равно только хрипит.
Гаор попытался дёрнуться, отбиться, зная, что это безнадёжно, что их много, и ему всё равно заткнут рот чьим-то членом, или поцелуем, или, пропустив пальцы под ошейник, заставят задохнуться. Но... Нет, всё равно... Нет, он не сдастся... Губы Седьмого плотно прижались к его губам, и, задыхаясь, теряя сознание, Гаор упрямо продолжал дёргаться, пытаясь отбиться, вывернуться из чужих обхвативших его рук. Последнее, что он услышал, это смех Старшего и азартный спор остальных: на каком счёте Младший добьётся струи...
...Сознание возвращалось медленно. Боль была далёкой и привычной. В камере тихо. И он лежит на спине. Это было настолько неожиданно, что Гаор рискнул приоткрыть глаза.
Далеко над головой белый потолок, белый шар лампы.
- Очнулся? - спросил рядом негромкий голос.
Гаор узнал голос Новенького и осторожно повернул голову. Высокий черноглазый и черноволосый голый парень смотрел на него вполне доброжелательно.
- Отвяжи, - прохрипел Гаор.
Новенький покачал головой.
- Нельзя, велено тебя так держать.
Новенький подошёл и сел рядом, положил руку ему на член. Гаор дёрнулся, пытаясь отодвинуться.
- Лежи, - тихо сказал Новенький. - Это для надзирателя, пусть думает, что лапаю. Узнал меня, Рыжий?
Гаор медленно покачал головой. Новенький улыбнулся.
- Я тебя на летнем празднике видел, у Ардинайлов, ты их шофёр. А я у Акхарайна шофёром был, их "гнездо" рядом. Ну, вспомнил?
Летний праздник... стол для рабов возле гаражей... трое парней в шёлковых рубашках, сидят на дальнем конце стола... шофёры-подстилки... Гаор неуверенно кивнул.
- Ну вот, надоел я своему. Да и щетина полезла, двадцатый год уже, - Новенький говорил весело, по-дружески. - Да и ещё кое-что. Вот он меня и сюда. А никого нет, так все на работе сейчас. На допросах. Понимаешь, Рыжий, когда кто говорить не хочет, а здоровье слабое, то берут их детей, жён, сестёр, младших братьев, ну, кто есть из семьи, и дают нам для насилия. Это мало кто выдерживает, сразу колоться начинают. А нам это не в тягость. А может, и в удовольствие.
- Палачество... - смог выдохнуть Гаор.
- А что? - Новенький смотрел на него в упор. - А они с нами что делают? То-то. Так хоть здесь посчитаться. Ничего, когда попробуешь, тебе понравится, ты злой. Мне говорили, как ты собак убивал. А они что, лучше?
Новенький прислушался и быстро наклонился над Гаором, почти коснулся своим ртом его лица и быстро зашептал: