Его уже давно не держали, но он лежал неподвижно, глядя в потолок остановившимися пустыми глазами. И остальные, вернувшиеся с работы или отпущенные на перерыв, смотрели на него даже не с удивлением, а со страхом.
В опустевший кабинет, откуда уже вынесли окровавленную девушку и увели давшего подписку о сотрудничестве "клиента", набились зрители.
- Отлично сработано!
- Поздравляю!
- Да нет, соратники, элементарно.
- Но чисто!
Венн, не выделяясь из общей массы, тепло и вполне искренне поздравил коллег с такой великолепной работой, ещё немного потолкался в кабинете, слушая разговоры, и тихо ушёл. Мало ли ещё какая накладка возможна, а ему вовсе не нужно, чтобы Рыжий даже случайно увидел его здесь и сейчас. Однако... неужели никто так и не понял, куда и зачем рвался Рыжий? Для Рыжего, безусловно, к лучшему, что не поняли. Итак, Рыжему осталось... сегодня четвёртый день, значит, два дня, ну, два с половинкой, и Фрегор его заберёт. Тело, как и обещали, ему не попортили, а вот мозги... а Фрегор ещё его и закодировать собрался. Ну, специалиста мы уже нашли, сейчас с ним поговорим, нет, дадим ему услышать о новом "прессе" и его сверхэффективной работе. Сильное воздействие "пресс", что и говорить. Но делать Рыжего "прессом" - это охотиться на зайцев с волком: никогда не знаешь, на кого он кинется, на добычу или на охотника. Не дураки были предки, когда предостерегали от такого, совсем не дураки. А в целом порядок действий уже намечен. Так что... удержи крышу, Рыжий, ты мне очень нужен.
Медленно и неотвратимо гасли краски и звуки, растворяясь в холодной враждебной белизне. Когда-то очень давно он боялся серой пустоты, но это ещё хуже. Чьи-то руки подтянули и застегнули на нём брюки, заставили его встать, а потом сесть на табурет и прислонили к стене. А потом совсем далеко прозвучали чьи-то когда-то слышанные им голоса.
- Молодец, Старший, хорошо сработано. Хвалю.
- Спасибо, господин.
- Держи, одну можешь дать ему.
- Спасибо, господин.
- А разлёживаться ему не давай. Как вернётесь, сразу в работу.
- Да, господин. Сделаю, господин.
Он слышал, даже понимал, но ему было уже всё равно. Кто-то тронул его за плечо:
- Покури, Лохмач.
Он с трудом поднял веки и увидел прямо перед лицом сигарету. Её сунули ему в рот и дали прикурить.
- Заработал, Лохмач. Понравилось им.
Гаор равнодушно, не ощущая вкуса, затянулся и, сдвинув языком сигарету в угол рта, прохрипел:
- Теперь... что?
Сквозь тусклую бесцветную белизну проступали лица и фигуры "прессов", стены "предварилки"...
- Сейчас ещё две бригады доработают, и нас домой отпустят, - ответил Старший и отошёл.
- Дома обмоемся, - подхватил сидевший рядом Младший, - ты вон в крови весь, поешь и велено тебя в работу положить. Всё хорошо, Лохмач, ты понравился им.
- Сигарету дали, - хохотнул сидевший с другой стороны Новенький.
Гаор медленно - каждое движение давалось хоть и без боли, но с трудом - повернул к нему голову.
- Возьми, - прохрипел он. - Не хочу.
Новенький пытливо посмотрел на него и выдернул сигарету.
- Как хочешь, Лохмач. Только мне, или другим дашь?
Гаор, не ответив, снова откинулся на стену и закрыл глаза.
- Эй, - сказал рядом Новенький, - Лохмач делится.
- Ого! - удивился Седьмой. - Або, а соображает..
Гаор слышал, как рядом толпились, разговаривали, деля сигаретные затяжки и поминая какие-то старые счёты, а он... его нет, есть тело, измученное, изголодавшееся, опоганенное насилием, насиловали его, насиловал и он... но его больше нет... насильник, палач, подстилка, стукач... нелюдь. И пресс-камера теперь тебе дом. До конца твоих дней. А быстро умереть тебе не дадут. Ты понравился. Тебя снова и снова будут накачивать "пойлом", доводя до исступления, и ты снова и снова будешь насиловать, вынуждая других становиться стукачами. Прощайте, Кервин, Жук, Плешак, Снежка, погибшие на фронте и в "печке", нет мне места рядом с вами, ни у Огня, ни в Ирий-саду...
...Когда их отпустили вниз, в их камеру, оцепенение уже стало проходить и Младшему с Новеньким не пришлось его вести. Спотыкаясь и пошатываясь, он шёл со всеми. Руки по-прежнему у него были скованы, и раздеться ему помог Младший. И в камере Младший подвёл его к параше, а потом к раковине и сам, потому что руками он шевелить не мог и даже не пытался, такими неподъёмно-тяжёлыми они стали, обмыл его.
- Хорошо устроился, Лохмач, - засмеялся обмывавшийся рядом Шестой. - С личной прислугой.
- Младший думает, его так при Лохмаче и оставят, - поддержал Резаный, - личной шестёркой.
- Ага, - подхватили остальные. - Зря стараешься, Младший.
- Слабак он всё равно слабак.
- Слабаков в "печку"!
- Давай, клади его, чистенького.
- Точно, ему работать пора.
- А сработал он классно!
- Да ни хрена он не работал! Это Старший так с "пойлом" угадал.
Гаор молча, чувствуя, что вместо слов у него опять только звериный рёв получится, выбрался из обмывавшейся толпы и побрёл к нарам. Лечь и чтоб ничего уже больше не было. Но ему дали сесть, но не лечь.
- Поешь, - Старший ткнул ему в руки кружку с горячей хлебной кашей и стал распоряжаться.
У кого-то он отнимал паёк в наказание за плохую работу, кого-то ругал за перебор с "пойлом", что глушит его без перерывов и не разбавляя.
- Да не сработаю я без него, - оправдывался тот. - Ну, Старший, дай пожрать. Что, не хватило кому"пойла"? Лохмачу ты вон какой густоты влил.
- Лохмач в первый раз работал, а у тебя скоро срок выйдет, а ты всё как первачок.
- Срок выйдет, в "печку" положат и не посмотрят, как ты работал, с "пойлом" или в своё удовольствие.
Гаор медленно, маленькими глотками, с трудом проталкивая в горло густую жижу, пил хлебную кашу.
- Твёрдого тебе нельзя, - объяснил ему Младший, сидя рядом и с аппетитом хлебая что-то из миски. - Понимаешь, пока у тебя задница в такой работе, твёрдого не дают. Вот заживёт когда, будешь легко впускать, тогда да. А пока нельзя.
Гаор молча и равнодушно слушал, заставляя себя глотать противно-безвкусную жижу. Тяжёлый запах "пойла", свежей крови и собственной спермы, казалось, стоял вокруг него облаком, забивая всё остальные.
- Поел? Давай сюда и ложись.
Младший забрал у него опустевшую кружку и встал, ушёл куда-то. Болезненная яркость и чёткость предметов и красок уже прошла, глаза опять слезились, всё было туманным и смутным, как через залитое дождём ветровое стекло. "Слепну, что ли?" - с мрачным равнодушием подумал Гаор.
- Давай ложись, - остановился кто-то перед ним, - и не брыкайся, прикуём.
Сопротивляться он не мог, но остался сидеть, будто не услышав. Его толчком повалили на нары, повернули на живот и прижали.
- Упрямый ты, Лохмач, - сказал, наваливаясь на него, дневаливший и потому полный сил Девятый. - Ну, чего ты, как свежачок, опять напрягся? На хрена тебе боль лишняя?
- Он целку сегодня ломал, - сказал, устраиваясь рядом, Двадцатый. - Поверни, я подщекочу ему, чтоб прочувствовал. Весь в крови был.
- Такая мясистая попалась? - весело удивился Девятый, размашисто двигаясь в нём и заставляя его хрипеть на толчках. - Лохмач, ну, и как оно с нетронутой? Сладко? Эй, руки ему вытяните, мешают. Ага, Лохмач, ты грудью прижмись, а задницу оттопырь, легче будет.
Гаор из последних сил напрягал мышцы, последними остатками сознания удерживаясь от...
- Эй, Лохмач, сомлел, что ли?
- Нет, тогда бы расслабился.
- Он Младшего ждёт, чтоб поцеловал.
- А так-то на девку и посмотреть не на что было. Фитюлька.
- А кровищи на Лохмаче было, как скажи он здорового кабана трахнул.
- А ты откуда знаешь, что фитюлька?
- А мы в соседнем кабинете работали. Ну, и решили клиенту показать. И мы заодно посмотрели.