— Я чистокровный, они не имели права…
— Раньше надо было права качать…
— Пошли вы…
Разговаривали привычно тихо, вполголоса. Битые. Но и рабство по приговору за кражу булки не дадут. Ну, всё, вот теперь всё. А Кервин не пришёл. Почему? Не захотел, побоялся? Интересно, парни откуда узнали? Известили? Кто? Наверняка, Кервин. И Жука он. Про Жука сам ему как-то рассказал, и Кервин загорелся, чтобы Жук у них по проблемам законности выступил. Обещал свести, да всё недосуг было. Теперь они без него. Ну, про Жука понятно, а парни… Обалдуи, вздумали ему прощальный салют отдавать. Как бы им за это солоно не пришлось, придерутся и, ну, не трибунал, а льготы ветеранские могут урезать. Тот же гадёныш вой подымет, а генерал не откажет. Он впервые про себя не назвал их отцом и братом. И поймав себя на этом, улыбнулся.
— Чего лыбишься? — спросил сосед.
— Тебя не спросил, — ответил Гаор, не поворачивая головы.
Ставить себя сразу надо, исправлять всегда трудно.
— Ты того… — сосед не договорил, угрожая не словами, а интонацией, что всегда действует лучше слов.
— Ты тоже не этого, — посоветовал он таким же намёком.
Машина мелко затряслась, как переезжая через рельсы. Если он ничего не путает, то уже недалеко. Рабское Ведомство за складами. Там и железная дорога, и шоссейки. На склады ему как-то приходилось ездить, ещё в училище. Он не пошёл в увольнительную, и каптенармус взял его с собой за амуницией. Его и ещё двоих, тоже оставшихся, нет, оставленных на выходной в казарме. И когда уже служил, тоже случалось. Он помнит: целый город. Вот и опять затрясло, в пятый раз. Пятая колея.
— Склады что ли?
— Они.
— Значит, скоро.
— Бывал уже?
— Или торопишься?
— Не бойсь, не опоздаем.
Кто-то даже рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся. И кашлял долго, надсадно, с хриплым бульканьем.
Под этот кашель они и доехали.
Выгружали их опять в подземном гараже. Отстегнули, вывели, поставили вдоль стены.
— Не оборачиваться. Не разговаривать.
У Гаора ощутимо мёрзли ноги, да и остальные потихоньку переминались на цементном полу. Вышел он первым и стоял с краю, но у надзирателей, видно, свои расчёты, потому что из строя выдёргивали не подряд, а по какому-то своему выбору. Наконец ткнули дубинкой в плечо и его.
— Ты. Пошёл.
У стола сержант с зелёными петлицами, на столе бумаги, рядом на полу корзина с наручниками. Сержант молча проверил номер на его ошейнике, приподнял ему волосы и долго разглядывал клеймо. Потом листал бумаги, что-то вычитывал. Он равнодушно ждал. Его ни о чём не спрашивали, а даже до училища, ещё Сержант ему объяснил, что лезть с пояснениями — это только себе вредить. Наконец сержант принял решение.
— В седьмую.
С него сняли наручники — руки сразу бессильно упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах — и скомандовали.
— Руки за спину. Вперёд.
Потом Гаор много раз думал, что заставило сержанта сделать этот выбор. Потому что долгое раздумье, листание справочников и списков и решение поместить его именно в седьмую камеру, спасло его. Если не сохранило жизнь, то от многих колотушек и неприятностей избавило. Чем бы ты ни руководствовался, старший сержант Рабского Ведомства на первичной сортировке в Центральном Накопителе — Большом Отстойнике по-простому — сочувствием или трезвым расчётом, нежеланием портить товар перед продажей или солидарностью с ветераном — на мундире сержанта теснились нашивки за ранения и бои, но спасибо тебе. Но понял это Гаор потом, а оценил ещё позже.
Здесь лифтов не было. Его спустили на два пролёта по обычной лестнице, открылась решётчатая дверь, и перед ним неожиданно шумный, заполненный гулом множества голосов коридор.
— Вперёд.
Слева глухая стена, справа решётчатые стены камер. За решётками оборванные, лохматые, небритые, в ошейниках… Некоторые стоят у решёток, с интересом разглядывая проходящих, а многие и голов не поворачивают, занятые своими делами.
— Стой.
Надзиратель откатывает дверь.
— Заходи.
Он медлил, и ему помогли пинком в спину. За спиной лязгнул, отгораживая его от прежнего мира, замок.
— Ребя, новенький!
Его сразу окружили, и он инстинктивно прижался к решётке, пытаясь прикрыть спину, получил несильный, но ощутимый укол как от тока и невольно шагнул вперёд.
— Эй, паря, ты чего?
— Да он нови́к, лоб красный!