— Это на клеймении значить, — парень уважительно покрутил головой. — А я кричал.
— Так тебе сколь было? — засмеялся сидевший с другой стороны парень.
— А как всем, дитё ещё.
— Ну вот. Дитю можно. И надзиратели любят, когда кричат. А ты, паря, лоб не трогай. Дня два позудит и пройдёт.
Гаор невольно посмотрел на Седого, ожидая его слова.
— Всё правильно, — кивнул Седой, — надо перетерпеть, а то заразу занесёшь, нарывать будет.
— И заместо круга кубик получится, — подхватил полуголый.
Грохнул дружный хохот. Видимо, это была шутка, но Гаор её не понял. Седой смеялся вместе со всеми, а, отсмеявшись, стал объяснять.
— Клейма разные. У прирождённых круг, покажи ему, Чалый.
Полуголый охотно приподнял ладонью свою спутанную чёлку, показав татуировку.
— У обращённых в зависимости от статьи, — продолжил Седой. — У вора точка, убийца — точка в квадрате, волна — насильник, треугольник — за долг. Вот и смеёмся, как из прирождённого в убийцы попасть можно. Понял?
Гаор осторожно кивнул.
— Да. А… у вас?
— Запомни, мы все на ты. За другое, как за насмешку, и врезать могут.
— Могём, — кивнул Чалый, слушая с таким интересом, будто и ему это было в новинку.
— А у меня авария с жертвами. — продолжил Седой. — А круг в знак того, что всё выплачено, и я теперь считаюсь прирождённым. Наружный круг ставят только должникам и когда по приговору предусмотрена компенсация. Тебе тоже когда-нибудь поставят.
— Нет, — Гаор оттолкнулся ладонями и сел, протянул рубашку Чалому. — Держи, спасибо. Мне до смерти не рассчитаться.
— И какая сумма? — спросил Седой.
Гаор вздохнул.
— Восемьсот девяносто пять тысяч. И ещё проценты за хранение.
— Чего-чего? — удивились столпившиеся вокруг.
— Ты чо, паря?
— Таких деньжищ не бывает.
— Ты того, на голову битый, что ль?
— Седой, скажи.
Седой невесело усмехнулся.
— Значит, бывает. Но знаешь… ты грамотный?
— Да. А что, это… важно?
— Среди прирождённых грамотных почти нет, а, — Седой снова усмехнулся, — грамотные рабы тоже нужны. Им и цена другая, и выплаты другие идут. Ладно. Иди, попей, и лицо обмой, только лоб не мочи.
Гаор послушно слез с нар и пошёл к крану, на всякий случай насторожённо следя за окружающими. Но все были заняты своими делами и внимания на него не обращали. В раковине скопилась вода, и он зачерпнул её, осторожно промыл глаза и щёки, рот, подбородок. Щетина неприятно, нет, непривычно колола ладони. И к этому тоже надо привыкнуть. Умывшись, он подставил ладони под капающую из крана воду, подождал, пока наберётся пригоршня, и напился. Вода показалась необыкновенно вкусной. На мгновение снова закружилась голова, и он постоял, опираясь ладонями о раковину.
— Эй, Рыжий, чего встал.
Вот и назвали — понял он. Нет Гаора Юрда, есть Рыжий. Ну, так и быть по сему.
Он отошёл от раковины, уступив мужчине с перебитым носом, и осмотрелся. Уже по-новому: приглядываясь и запоминая.
Вон Слон полулежит на нарах и разглядывает потолок, в углу у решётки стоят пятеро и о чём-то трепятся. Трое играют в чёт-нечёт. Интересно, на что здесь играют? В казарме играли на сигареты, пайковый сахар, ну и на деньги, понятно. А здесь? На верхних нарах то ли спят, то ли так валяются… Все, как и он, босиком, в рубашках и штанах, есть рваные, есть заплатанные. Так что… ничем он не выделяется, такой как все. «Форма одежды — обычная», — усмехнулся он про себя. Чалый рубашку надел, но застёгивать не стал, а завязал полы узлом на животе, и у многих так. Запомним. Седой сидит на нарах и смотрит на него чёрными, сразу и грустными, и смеющимися глазами.
Гаор медленно, опасаясь резким движением вызвать повторный приступ — с ним такое уже было после контузии на Валсской переправе и он тогда с месяц провалялся в госпитале, попал на экспериментальный курс лечения едой и сном, подвезло — вернулся к нарам и сел на своё, да уже своё место рядом с Седым.
— Ничего, парень, — улыбнулся ему Седой. — Выживешь. А сейчас полежи, если хочешь.
— Да нет, — Гаор сел поудобнее. — Належался, когда к оформлению готовили.
— Первичная обработка, — кивнул Седой, — помню. Тебя сколько держали?
— Неделю, наверное, — неуверенно ответил Гаор. — Меня со счёта сбили, смещённым режимом.
Седой смотрел на него всё с бо́льшим интересом.
— И кем был?
— Когда? — ответил Гаор вопросом и стал рассказывать. — Военное училище, потом армия, потом демобилизовался, когда перемирие подписали, нас многих так, ну и… — о работе в газете он решил пока не говорить, — по-всякому приходилось.