— Ну, как, — спросил Бурнаш, — разошёлся жеребчик?
Облегчённо грохнул хохот. Рассмеялся со всеми и Гаор.
— Даа, так ты любую бабу заездишь!
Посыпались шутки, подначки и воспоминания.
— Всем хорошо, — рассуждал Лысок, — и паёк добрый, и прижима нет, а вот баб не дают.
— Эй, Бурнаш, про Таргуйский поври.
— А вот я помню…
— Эй, Рыжий, а на фронте бабы есть?
— Ошалел? — изумился Гаор и тут же засмеялся. — Там одна баба гуляет. Приласкает, так приласкает. Смертью называется, слыхал?
— Да ну её!
— Со смертью не шути, ты ещё сортировку пройди.
— Да им стенку прошибить можно, что ему сортировка.
— А не скажи, всяко бывает.
— Это уже Судьба-сестра.
— Судьбу заговорить можно.
— А почему судьба сестра? — тихо спросил Седого Гаор.
Но ответил ему Чалый.
— Судьба со Смертью сёстры ро́дные. Вдвоём ходят. Где поспорят, где помирятся, ну а человеку-то решение ихнее…
— Врёшь, паря, — вмешался Бурнаш. — Судьба старшая. Она решает, а Смерть только сполняет.
— Точно, — согласились сверху, — Смерть под Судьбой ходит.
— А ну вас всех в болото лешачье! — взорвался один из новеньких. — Завели. Накликать, что ль, решили? Ну, он нови́к, мозги набекрень, а вы то чего?!
— А ты не бухти! — сразу стал весело задираться Чеграш. — Мы и укорот сделать могём.
Так, то в перепалках, то в играх и трепотне шёл день. И всё началось неожиданно, после поверки, когда и одеяла уже выдали, и улеглись все, а свет чего-то не гасили. По коридору мимо решётки несколько раз прошли надзиратели, и чего-то не по одному, а вдвоём.
— Блатяг обыскивают, — прислушался к шуму в дальнем конце Гиря.
— Точно, — откликнулся Бурнаш.
Свет не погасили, так и поговорить можно. Но с нар встать никто не рискнул.
— Чего они?
— Забыли чего?
— А ты спроси.
— Цыц, — рявкнул Слон.
И вовремя. Надзиратель стоял у их решётки. Все затихли, будто спят. Но в щёлки между одеялами — почти все заворачивались с головой — блестели глаза, и обмануться надзиратель, конечно, не мог. Но почему-то промолчал. И не постучав дубинкой, голосом позвал Слона.
— Старший, иди сюда.
Слон вылез из одеяла и подошёл к решётке. Камера затаила дыхание, прислушиваясь. Но надзиратель говорил слишком тихо, а Слон молча мотал головой в ответ. Чего ж это такое? Слон вдруг обернулся, нашёл взглядом и поманил Седого. Тот быстро встал и подошёл. Теперь говорили надзиратель и Седой, а Слон стоял рядом и слушал. Наконец Седой кивнул, и надзиратель ушёл.
— Слушайте все, — заговорил Седой. Негромко, но тишина такая, что не услышать нельзя. — Сейчас к нам приведут одного. Новообращённого. Он ляжет здесь, у решётки, чтоб к параше и крану доступ был. И никто, слышите, никто не подойдёт к нему. И не заговорит с ним, и не ответит ему. Утром, перед поверкой его заберут. Понятно? И кто у стены, давайте на нары, а остальные потеснитесь. Чтоб рядом никого не было.
Распоряжение Седого выполнили быстро и молча.
— Ежли трепыхнётся кто, — мрачно сказал Слон, — самолично в параше утоплю! Вы меня знаете.
Камера ответила неясным тихим гулом. Тон Слона исключал всякие возможности другого исхода.
Гаор — он всё-таки, хоть лоб уже и не чесался, лица одеялом не закрывал — осторожно покосился на соседей. Явно ошарашенные лица, похоже, и им такое впервые. Что же это? Интересно.
Двое надзирателей подвели к их камере высокого бледного мужчину в испачканной кровью одежде. Его короткие чёрные волосы торчали вверх, открывая лоб, и Гаор даже прищурился, вглядываясь в клеймо, плохо различимое на покрасневшей воспалённой коже. Квадрат… а в квадрате… волна? Как это? Волна — насильник. Квадрат — убийца. Убийца и насильник? Маньяк? Седой и Слон отступили от решётки. Надзиратель открыл дверь.
— Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.
Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.
Что-то в нём, в его движениях показалось Гаору мучительно знакомым. Он даже приподнялся, вглядываясь.
Слон и Седой вернулись на свои места. Укладываясь, Седой ладонью нажал Гаору на плечо, и тот подчинился.
Погасили свет. Но не было обычного сопения, храпа. Камера не спала. Лежали, плотно прижавшись друг к другу, и ждали. Чего?
У решётки негромко, словно пробуя голос, застонали. Камера ответила напряжённым молчанием. Даже перешёптываться никто не посмел. Но и не заснул.
Первым не выдержал Малец. Он слез с нар и зашлёпал к параше. В напряжённой тишине неожиданно звонко зазвенела струйка.
— Мальчик, — вдруг сказал лежавший, — подойди, помоги мне, мальчик.