Малец не успел даже головы повернуть. Гаор узнал этот голос и неожиданно для себя рявкнул «по-строевому».
— Наза-ад!
Малец испуганно шарахнулся к нарам. А Гаор уже тише, сдерживая голос, сказал.
— Заткнись, падаль. Встану, тебе ни мальчики, ни девочки не понадобятся.
— Мне больно, — вдруг надрывно, а может, и в самом деле плача, донеслось от решётки. — Меня избили. Воды. Дайте воды. Я сам возьму.
— Лежать! — снова сорвался Гаор.
— Больно, — хныкали у решётки. — Мне больно.
И Гаор не выдержал, приподнялся на локте, чуть не придавив лежавшего рядом Зиму, но тот даже не шевельнулся..
— Больно?! А пацану, что ты у школы подманил, живот ему взрезал и трахал через рану, ему больно не было? А той девчонке, как ты ей груди резал, забыл? Тебе сколько насчитали? Двадцать шесть доказанных, и в подозрении семнадцать! А не нашли сколько?
— Врёшь! — закричали у решётки. — Всё врёшь!
— Ты, гад, врёшь. Их ты тоже так подманивал? Что тебе плохо, чтоб помогли?
Гаор уже не замечал, что кричит в голос, что с той стороны решётки чёрным плоским силуэтом стоит надзиратель. Он выплёскивал всё, не сказанное тогда, когда он сидел в зале суда и слушал деловито спокойное разбирательство.
— Я воевал! Я фронтовик!
— Не ври! Не был ты на фронте! Мы там таких сами кончали! Про лесополосу вспомни, девчонки ягоды собирали с голодухи, младшей сколько было? Пять? Она просила тебя: «Дяденька, не убивай». Ты что с ней сделал? А сестрёнок смотреть заставил! Им больно не было?
Камера приглушённо зарычала.
— Тебя ж, серый тихушник, даже Контора твоя сдала!
Надзиратель стукнул дубинкой по решётке и спокойно сказал.
— Слон, успокой говоруна.
Перед Гаором вдруг возникла, всё заслонив, огромная фигура Слона. И одновременно Слон оглушительно хлопнул перед его лицом большими полусогнутыми ладонями, вцепившиеся с двух сторон в его плечи руки опрокинули Гаора навзничь, несколько кулаков согласно ударили по нарам, изобразив звук падающего от удара тела, а ладонь Седого жёстко зажала ему рот. Слон повернулся и пошёл на своё место.
— А этого я успокою, — удовлетворённо сказал надзиратель.
Гаора продолжали удерживать, зажимая ему рот, и он увидел только мгновенный голубой отблеск и услышал треск электрического разряда. У решётки взвыли.
— Сейчас добавлю, — пообещал надзиратель, и всё стихло.
— Всем спать, — выждав немного, сказал надзиратель. — Завтра его заберут, но чтоб до утра он целый был.
Когда его шаги затихли, Гаора отпустили.
— Ты откуда знаешь всё это? — почти беззвучно спросил Зима.
— Я на суде был, — так же тихо ответил Гаор.
Рука Седого ловко шлёпнула их обоих по губам, и они послушно замолчали.
До утра в камере стояла та же напряжённая тишина, никто не вставал ни к параше, ни к крану. Свет включили перед побудкой, пришли два надзирателя и молча вывели этого. Как только они ушли, сразу несколько человек сорвались с нар и бросились к крану. Толкаясь, они набирали воду в пригоршни и, подбегая к углу, где спал маньяк, выплёскивали её на пол. След смывают, понял Гаор. И невольно поёжился: что с ним сделают сегодня за то, что нарушил правила, заговорил с таким.
— Иди, — сказал, не глядя на него, Чалый, — разденься и целиком обмойся.
— Хоть и такая, а всё вода, — так же глядя в сторону, кивнул Зима, — на голову вылей и рот промой.
Гаор встал и пошёл к крану, ничего не понимая, но, надеясь, что этого будет достаточно для очищения. На «губе» нарушения неписаного Устава смывали кровью. Ему сразу уступили место. И по этой готовности, он понял, насколько дело серьёзно. Он разделся догола, бросив рядом прямо на пол рубашку и брюки, и стал мыться. Вода смывает. Так что лучше, наверное, не обтереться, а облиться. Он набирал пригоршни и выливал воду себе на голову, грудь, плечи, в лицо, пару пригоршней плеснул на спину. Вода стекала, холодя тело.
— Одевайся, застудишься, — сказали сзади, и он понял, что очищен.
И как раз уже кричали побудку и поверку. Будто ничего и не было.
Гаор встал на своё место в строю, удовлетворённо отметив, что его не сторонятся. Значит, и вправду, очистился. Но интересно получается. Как вчера говорили? Вода матёрая, вода м а́терина, вода мёртвая. Похоже…
— Заходи.
Он зашёл со всеми в камеру. Надо бы одежду просушить. Оделся-то он прямо на мокрое тело, и его уже начала бить дрожь, а сушиться… только движением. Место, где лежал маньяк, похоже, тоже считается очищенным, там как раз мальцы в чёт-нечёт дуются, так что если он рядом встанет…
— Рыжий, а сейчас ты чего?