— Так что в твоей карте не указано? — спросил Седой.
— Что я журналист, — Гаор вздохнул. — Я не был ни в штате, ни в союзе, и карточки у меня не было, вот и пронесло.
— Пронесло, думаешь? — усмехнулся Седой. — Что ж, может, оно и так. А что за газета?
— «Эхо. Свободная газета»
— Та-ак, — задумчиво протянул Седой. — А ведь это меняет дело. И за какую статью загремел?
— Ни за какую! Меня отец…
— Нет, — остановил его Седой. — Может, ты на отца напрасно сердце держишь. Это по-тихому сделано. И тебе рот заткнули, и Союз журналистов шума не поднимет. Не думал об этом?
Гаор покачал головой.
— Думал, но… Меня когда забирали, со столов ни листочка не упало — раз, дали позвонить в редакцию — два, и на оформлении, когда клеймили меня, были из газеты — три, и в карте про газету нет — это четыре. Так что там нормально.
— И что ещё?
— И на клеймении отец был, он это сам, нет, Контора не при чём здесь. И что я, — Гаор хмыкнул, — ас, какой, чтоб на меня Контора работала. Нет, так, кропал помаленьку. И в «Ветеране» меня печатали, а если бы что, так там бомбёжку до самолётной заправки чуют.
— Тоже логично, — кивнул Седой. — Думаешь, совпадение?
Гаор пожал плечами.
— На фронте тоже не угадаешь, с какой стороны рванёт. Можешь в мёртвом пространстве оказаться, а можешь и под прямое попасть.
Седой негромко рассмеялся.
— Ну, вижу, отошёл. Молодец.
Гаор кивнул и спросил.
— И что дальше будет?
— Завтра-послезавтра отведут в душ, дадут вымыться и выставят на торги. Тебе что сказали?
— Не мне, лейтенанту, аукцион.
— Понятно. Сначала постоишь со всеми, на аукцион до двадцати человек выставляют, все примерно одной категории, так что аукционов несколько. В зал заводят по одному. Был на аукционе каком?
— Был, — улыбнулся Гаор. — От редакции на распродажу трофеев ездил.
— Ну, так то же самое, только не вещи лежат, а мы стоим. Одежду у тебя перед душем отберут, а новую уже хозяин тебе даст.
— Голым стоять? — невольно поёжился Гаор.
— Полотенце дадут, по бёдрам повязаться. Увидишь, не один ты там будешь. Но могут приказать и снять.
— Есть такие, — вмешался Зима.
До этого они, все четверо, окружив плотным кольцом Гаора и Седого, молча слушали, не перебивая и никак не высказываясь.
— Ну вот, — продолжил Зима, — есть такие, покупать не покупают, а только смотрят и лапают.
— Есть, — кивнул Чалый. — Один меня так облапал, что я уж испугался. Ну, купит такой тебя себе на подстилку, так потом тебя же в любом отстойнике… лежи тогда у решётки, как этот… не будь помянут.
Гаор понимающе кивнул. Этот порядок всюду одинаков.
— Ну, а как купят?
— По-разному, — улыбнулся Седой.
— Это уж по хозяину глядя, — подхватил Гиря..
— Да по-всякому бывает, — вступил Чеграш.
— Меня вот раз, — начал Чалый, — так для начала отлупцевали, я неделю на животе спал. Это хозяин власть свою показывал.
— А бывает, просто смажут тебе по морде разок, и всё, — кивнул Зима.
— А то и без этого обойдётся, — завершил обсуждение Седой.
Гаор кивнул. Говорил он уже совсем свободно, иногда, правда, прихватывала лёгкая судорога, но вполне терпимо. Вдруг зачесалось место укола, и он машинально потянулся за спину.
— Не чеши, — остановил его Чеграш.
— Береги здоровье, — хохотнул Гиря, — а то категорию сменят.
— Да, — сразу ухватился за это Гаор. — А сколько всего категорий?
— Шесть, — ответил Чалый.
— Не, по возрасту три.
Седой не вмешивался, и парни наперебой, поправляя друг друга, рассказали Гаору, что по возрасту три категории: от семнадцати до сорока — первая, мальцы до семнадцати — вторая, а старики, это кому после сорока — третья. Дальше смотрят здоровье. Здоровый — опять же первая, есть болячки какие, но работа́ть может — вторая, старый там, слабый или ещё что, но как-то приспособят к делу — третья, и больной совсем — четвёртая.
— Это уж в печку.
— Утилизация называется.
— Понял, — кивнул Гаор, — а дальше?
— Дальше использование.
— Ну, к чему тебя приспособить можно. К любой работе — первая.
— Универсал называется.
— Рабочим на заводе — вторая, в поле или там, на шахтах, лес ещё валить — это третья.
— Точно, она и есть, — подтвердил присоединившийся к ним Бурнаш.
— Дальше четвёртая.
— Это бабская.
— Ну да, на расплод.
— Пятая детская, это кого ещё учить надо.
— Ну а шестая… — Чеграш развёл руками, — тебе уж сказали.
— Тебе вот какую дали?
— Полную первую.
— И у нас такая.
— А у меня, — усмехнулся Седой, — три-один-один. Так что береги здоровье, Рыжий, — повторил он слова Гири, — пока у тебя две других первые, возраст тебе и простят. Помилуют.