— Вы имеете право на один телефонный звонок. Будете звонить?
— Да, полковник, — твёрдо ответил он онемевшими как от удара, но послушными губами.
— Можете звонить. — И вдруг человеческое: — Жене?
— Я не женат, — машинально ответил он и спохватился, что в редакцию могут и не разрешить.
Но полковник только кивнул.
— Разумно, — и показал на другой столик с телефоном.
Он перешёл к этому столу, набрал номер редакции. Трубку сняли сразу.
— Кервин? Это я.
— Гаор? Где ты?! Что с тобой?
— Я в Ведомстве юстиции. Молчи и слушай, — ему не сказали, что телефон прослушивается, но он и сам не такой дурак, сейчас главное — не подставить ребят, даже ненароком. — Возьми Большой Кодекс, Кервин. Пятый том, — и стал называть намертво впечатавшиеся в мозг номера, годы и статьи. — Кервин, успеваешь?
— Гаор, они давно устарели.
— Они не отменены. Всё строго по закону.
— Гаор… подожди… сейчас, мы скинемся, объявим подписку, сбор…
— В свободной газете работают только свободные люди, — отчеканил он.
Кервин молчал, и он слышал его тяжёлое дыхание. Что же сказать напоследок? Чтобы поняли.
— Кервин, ты не воевал и не знаешь. Когда прямое попадание, то не остаётся ничего. А остальные встают и идут дальше. Меня больше нет, это прямое попадание. Всё. Всем привет и… — он почувствовал, что сейчас сорвётся, и положил, почти бросил трубку на рычаг.
Когда он обернулся к полковнику, тот сидел в прежней позе, и на его аккуратно выбритом лице было прежнее выражение равнодушного спокойствия. Так же спокойно полковник нажал кнопку звонка.
— Вы хорошо держитесь, — вдруг услышал он тихие и почти человеческие интонации. — Я читал ваши статьи, Гаор, мне жаль, что их больше не будет. Я обещаю вам, что всё будет строго по закону.
Он не успел ответить. В кабинет вошли двое в форме законников, но без знаков различия. На него надели наручники, и повели на предварительную обработку. Будущего раба надо подчинить, сломать его волю, подавить сами мысли о сопротивлении. Но, не нанося увечий. Потому что калека не нужен. Раздели догола, избили, вернули рубашку и брюки, снова избили, сфотографировали, избили, взяли отпечатки пальцев, избили, взяли кровь на анализ и пропустили через полный врачебный осмотр, избили. Однако до чего умелые ребята. Всё тело болит, шевельнуться страшно, а врач всегда подтвердит: практически здоров. И вот камера. Темнота, пустота, одиночество. Не отдых, а продолжение обработки. Сначала он старался не кричать, потом понял, что бесполезно, а с криком на выдохе легче терпеть. Молчать на допросе надо, а здесь хоть молчи, хоть кричи, хоть ругайся, хоть умоляй… не люди, а машины. Прикажут — забьют, прикажут — помилуют. Уж на что сержанты лютые попадались, да и… всякое бывало, но такого… машина. Государственная машина. Асфальтовый каток закона… Кервин забракует. Он вдруг почувствовал, что улыбается…
…Обработка длится от суток до недели, в зависимости от состояния обрабатываемого. Смещение суточного ритма входит в неё как средство ослабления воли. Скудная еда через неравные промежутки времени, то разгорающийся, то гаснущий свет. Интересно, а эту инструкцию, зачем ему дал прочитать полковник? На прогулку не выводили ни разу, еду всовывали в специальную щель под дверью, ни голоса, ни лица надзирательского. Прочувствуй, что ты никто и никому не нужен, и будь благодарен за глоток воды и кусок хлеба. Постоянный холод, вонь от параши в углу, три шага в длину, два в ширину, окна нет, лампочка над дверью в почти не выступающем над стеной колпаке, матовом от впаянной в стекло частой сетки. На щеках зудит отрастающая щетина. О бритье забудь навсегда. Волосатые дикари-рабы и гладкокожие господа избранной расы, полукровки — щетинистые. Да, за пятьсот с лишним лет все так перемешались, что бреются теперь поголовно. Кроме преступников и рабов. Всё по правилам. На торгах он будет смотреться настоящим рабом-полукровкой. Всё по правилам…
…Смешно, но он был даже рад, что отец не пришёл на его выпуск. Вручение удостоверений, речи «отца-командира», командиров и преподавателей, ответные речи от выпускников обоих отделений держат отобранные и проверенные курсанты, хотя нет, они уже получили свои первые знаки младших лейтенантов на офицерском и аттестованных рядовых на солдатском — ну, для полукровок-бастардов это весьма неплохое и многообещающее начало, всё равно выше старшего сержанта ни один из них не поднимется, кровь не пустит — все эти речи можно не слушать, а многочасовое стояние в строю никого не смущает: привыкли. Он и не слушает. А родителей почти ни у кого на их курсе нет, те, что толпятся и сидят под навесами на скамьях и креслах, — это с офицерского отделения, где младшие сыновья, а то и наследники. Но выпуск общий — для демонстрации армейского товарищества, залога единства и прочей бодяги. В самом деле, у них были и общие занятия, особенно полевая практика, и кое-какие мероприятия, он многих знает в лицо, сумел не нажить врагов, друга, вот жаль, отчислили за месяц до выпуска и даже личную присягу аннулировали с вечным изгнанием из армии, говорят, попался с какой-то не той книжкой, ну и спёкся, жаль Жука…