Так, остальное… обычная шелуха.
Фронт
575 год
Весна
6 декада
Каждый день уникален и обычен одновременно. Но одни, да нет, большинство забываются, сливаясь в неразличимо серую ленту с отдельными яркими картинками, а есть дни, которые помнятся декады, сезоны и годы спустя не по периодам и даже долям, а по мигам. Потому что в один день ты и умер, и воскрес.
Не можешь изменить — терпи, не хочешь терпеть — измени, и не путай где что и как. Любая ошибка — смертельна. Так что, приспосабливайся. Если хочешь выжить.
Четверо бывших спецовиков, переживших смертное заклятие Огня, вычеркнувшее их не просто из жизни, а из людей, и получивших непонятно по каким соображениям вторую жизнь, очень хотели выжить и жить дальше. И потому приспосабливались к в чём-то новой, а в чём-то неотличимой от прошлой жизни беспрекословно и старательно. Потому что в каком полку служишь, так по тому Уставу и живёшь.
Знакомство с новым Уставом началось для них сразу перед посадкой в тентованный грузовик с короткого приказа старшины:
— Четыро́к, вразуми!
— Дрючить и обламывать на месте будем, — понимающе кивнул молодой парень с погонами аттестованного рядового и двумя нашивками на рукаве.
Дарг было дёрнулся, но даже сказать ничего не успел, как перед его лицом раскрылась правая ладонь с татуировкой — раскрытым глазом.
— Всё понял или добавить? — поинтересовался парень и скомандовал: — В кузов, рекруты!
Даже не салаги, не новобранцы, ещё ниже, а потому обиднее. Но они смолчали и выполнили приказ.
Кузов пустой, без скамеек. Значит, не для личного состава, а для грузов. И они сели вдоль бокового борта, прижимаясь друг к другу плечами. Не от тесноты, как раз просторно, а, чтобы оставаться вместе, пока их по приказу тихушника не разбросали по разным дюжинам.
Напротив, так же в ряд село несколько бородачей и этот странный парень. Небритый, с кружком на лбу как у остальных, и с глазом на ладони, как у них. Поселковый дикарь и спецовик?! А смотрится чистокровным, если бы не щетина.
— Первое, — начал парень. — О форме. Каскетка на затылке, лоб открыт. Воротник расстёгнут, шея открыта. Волосы спереди до бровей, сзади до шеи. Усы до губ, борода до шеи. Шапки поправьте, воротники расстегните.
Они молча подчинились. Арг провёл тыльной стороной ладони по щеке, проверяя щетину.
— Обрастёшь, — насмешливо утешил парень.
Ангура вдруг накрыло обжигающе ледяной волной пережитого ужаса, и он скорчился, уткнулся лбом в колени, на последнем краешке сознания стараясь не показать неудержимо полившихся слёз.
— О! Первый сломался! — издевательски хохотнул парень.
— Охолонь, Четыр о́к, — негромко, но веско сказал один из бородачей. — Себя вспомни, каким на плотине был.
Сразу два незнакомых непонятных слова. Дарга передёрнуло не столько от боли, да заросло уже, если и болит, то терпимо, выдержал же проверку, как от отвращения. Сказать вслух, потребовать заткнуться и не болботать по-дикарски он не рискнул, но его гримасу заметили и… рассмеялись.
— Злыдень!
— Это да.
И негромкий дружный смех.
Ангур, не поднимая головы, судорожно пытался сглотнуть. Чья-то рука мягко ткнула его в плечо. Он поднял, заставил себя поднять голову, открывая залитое слезами лицо. Но никто из сидящих напротив не засмеялся, а один, светлобородый, протянул ему флягу.
— Глотни.
— Два глотка, — хрипло сказал Арг.
Первый глоток прошёл с трудом, второй дался легче. Ангур облизал губы и нерешительно повёл флягой вдоль их маленького… да, хоть и сидят, но строя. Бородач кивнул, а Арг строго повторил:
— Два глотка.
Последним сделал эти два живительных глотка Арг и вернул заметно полегчавшую флягу. Бородачи снова переглянулись уже с улыбками. И уже другой, темнобородый, достал и протянул Аргу маленькую круглую буханку тёмного хлеба с вдавленными на верхней корке двумя разделительными полосами крест-накрест. Арг молча разломал буханку на четыре части и передал по цепочке, сам стал есть последним.
— Стрый, — не спросил, а назвал давший им воды.
— Стрый, — кивнули остальные.
Арг догадался, что это теперь будет его прозвищем, но значение уточнять не стал. Успеется. Да и по тону понятно, что не осуждение, и не насмешка.
Риарр старался есть медленно, но заглоталась эта четвертушка до обидного быстро. Дожевав и проглотив последний кусок, он уже с живым интересом посмотрел на давшего им хлеб и ухмыльнулся.
— А я тебя помню.