— А в камерах и по три двадцатки бывало, — поддержал его Сизарь, — а на торгах все по одиночке.
— Продают нас, — вздохнул Тумак, — мелкой россыпью.
— Это уж судьба наша такая, — кивнул Сивко. — Свезло Рыжему, так порадуемся за него.
Джадд как всегда слушал внимательно и молча, не участвуя в общем разговоре.
Гаор просыпался медленно и неохотно. Ему давно не было так хорошо и спокойно, и просыпаться совсем не хотелось. Тело было странно лёгким и… и бессильным. Издалека доносились чьи-то голоса, сливавшиеся в неразборчивый гул, шум обедающей рабской казармы. Проспал обед? Ладно, первую спальню отдельно кормят. Нет, почему он в спальне, разве он уже вернулся в «Орлиное Гнездо»? Он не помнит. А… а что он помнит? Чёрт, где же он? Почему не может шевельнуться? Вкатили релаксанта, как тогда у врача-тихушника? Чёрт, опять всё путается.
Гаор с трудом разлепил веки, увидел белый какой-то странный свет и зажмурился, отворачиваясь. Где он? Он… он лежит, укрытый и одетый, во всяком случае, в белье. Сквозь веки пробивается свет, белый, но… но другой, мягкий. А сейчас темно. Он снова осторожно приоткрыл глаза. И ничего не понял. Что это? Как это?! Тёмные круглые брёвна, в щелях рыже-серые клочки… пакля всплыло слово. Он… он не в спальне, это брёвна, бревенчатая изба, так что … ночью он не спал? Или он сейчас спит? И ему снится, а сейчас зазвенит будильник, и всё исчезнет, а останется ненавистное «Орлиное Гнездо». Нет, он не хочет, нет!
Гаор с трудом высвободил из-под одеяла — кто же это его так закутал? сам он так никогда не заворачивался — ставшую странно бессильной руку и дотянулся, дотронулся до стены. Брёвна были настоящими. Значит… значит, что? Он…
— Очунелся никак? — спросил женский уже слышанный им голос.
Он рывком повернулся, но рывка не получилось. Тело оставалось бессильным и непослушным.
— Ну, давай помогу, — сказал тот же голос. И сильные, но не жёсткие руки помогли ему повернуться.
Женщина. Немолодая, из-под головного платка выбиваются чёрные пряди волос, на лбу голубой кружок клейма прирождённого раба, ошейник. Своя? Своя!
— Где я? — с трудом вытолкнул он из такого же как и всё тело бессильного горла. И сам услышал, что не спросил, прошептал.
— Дома, — ответила женщина, — где же ещё, в повалуше своей. Нешто забыл?
Она говорила по-нашенски уверенно и спокойно, никого и ничего не боясь. Но… но это не «Орлиное Гнездо», повалуша была в Дамхаре. Как он попал в Дамхар? И внезапно, ударом, он вспомнил. Всё, сразу. Поездку, новогоднюю ночь, следующую ночь, чёрное болото с серым туманом, бешеный крик Корранта: «Дети не при чём!», а потом… нет, Огненная черта, Стикс, водопад, это всё неважно, это потом, главное… но уже вертелся бешеный хоровод лиц, голосов, цветных пятен… Страшным усилием он остановил его, надо узнать главное.
— Где… хозяин?
— Хозяин? — удивилась она его вопросу. — Уехал.
О ком это она? Это… это Нянька, Старшая Мать рабам, а хозяину Нянька. Нет, его хозяин — Фрегор Ардин, сволочь тихушная.
— Нет, — попробовал он объяснить, — мой… хозяин.
— Говорю же тебе, уехал он.
Уехал. Значит… как тогда, аренда, на неделю. Значит… но глаза сами собой закрылись, и додумать он не успел.
— Вот и спи, — погладила его по голове Нянька, и совсем тихо, беззвучно, закончила. — Спи, сынок, ты последний в роду, тебе жить надо.
День катился своим чередом: дела, хлопоты, и обычные, и такие, что с ходу и не придумаешь, как решить. Ну, прибежали дочки хозяйские новокупку смотреть, это-то обычно, да и «с понятиями» девчонки. Сказали им, что болен, лежит, они и отстали, ушли к себе, и Гриданг с ними, а за Гирром не досмотрели, и тот впрямую в повалушу к Рыжему и ну его толкать и гнать на работу. И что с ним, хозяйским-то сыном, делать? Ну, взяла его Большуха за шиворот и вывела, ну, побил он её прямо по ногам и животу кулачками, разорался про «кобылу», это-то всё пустяки, а что Рыжий после этого чуть опять не застыл, вот ведь беда была бы так беда. Хорошо, Старшая Мать успела дать ему попить из своей бутылочки с короной, и он опять заснул.
Сны были путаные и неровные. То он опять преодолевал весь путь от Коцита до избушки в зимнем лесу, уже понимая, что это не всерьёз, а так, память балуется, то… серый дымок над чёрным болотом и крик, что дети не при чём. И он бежал от этого крика в темноту беспамятства, а крик догонял его. И мучительное страшное ощущение, что он опять ничего не помнит, кого и как он убил по хозяйскому приказу. И ненавистный смех кривляющегося Фрегора и его безжалостное: «Ты танк без тормозов!..» Он судорожно вздыхал и плакал во сне, не открывая глаз и беззвучно шевеля губами в безнадёжных просьбах простить…