И словно услышав её сомнения, в повалушу вошла Большуха. Пощупала лоб Рыжему и распорядилась.
— Спать ступай.
— И то, — зевнула, пришлёпнув себе рот ладошкой, Балуша.
Они вышли, погасив за собой свет, с чуток постояли в коридоре, слушая его дыхание и разошлись по своим повалушам.
Смутно сквозь сон Гаор ощутил, что остался один и осторожно приоткрыл глаза. Прозрачная, словно подсвеченная чем-то темнота… Он повернул голову, слегка приподнялся на локтях… Да, окно. И из окна свет, холодный свет лунной зимней ночи. Гаор откинулся на подушку, перевёл дыхание. Сердце часто билось о рёбра. Таким слабым он был… да, тогда в госпитале, после капельниц и переливания крови… Ну и дальше что? И сам себе ответил. А ничего. Через неделю или две, или месяц, эта сволочь вернётся за ним. Старшая Мать сказала, что откупили… Нет, из «Орлиного Гнезда» не продают. И из Королевской Долины. Только если как Новенького, в пресс-камеру, как патриотический долг… Так… о чём думал? А, вот оно! Да, пока жить, чтоб не газовня, не утилизация, чтобы… дождаться своего шанса. А когда сволочь заберёт, то уже не ждать и не тянуть, а сразу, на полной скорости вмазаться во что-нибудь попрочнее, чтоб наповал, чтоб не ушёл. В машине их двое, так что децимы быть не должно, а если по-умному, то и не догадаются, что авария не случайна, хорошо, что сволочуга любит гонять, поплёвывая на правила и законы. Но… нет, врать остальным не будет. Спросят — скажет правду, а там, как они решат, убьют — так убьют. Они в своём праве.
Гаор медленно, в три приёма повернулся набок и успокоенно закрыл глаза. Он решил, а там… ты ли к Огню, Огонь ли к тебе, а встречи не миновать. И заснул окончательно.
Проснулся он от знакомого утреннего шума, откинул одеяло и попытался сесть. Когда в его повалушу заглянули, он уже встал и стоял возле нар, пошатываясь и готовясь сделать свой первый шаг.
— Старшая Мать! — зашумели вокруг голоса. — Сам встал!
— Ну, паря, давай!
— Н-ну…!
И под этот дружный, радостный гомон его подхватили под руки и помогли сделать эти самые трудные первые шаги.
Гаор сам не ждал, что сможет дойти, что справится, не упадёт, не потеряет сознания, и, в конце концов, окажется за общим столом, на своём месте, перед миской с кашей, щедро политой молоком, и ложка… И ложка его, та самая, которую он тогда в первые свои дни в усадьбе пометил, выцарапав на черенке своё клеймо, пятилучевую звезду. Он ел кашу, не ощущая вкуса и не замечая катящихся по лицу слёз. Но и остальные, словно, не заметили ничего.
К концу завтрака он проморгался и немного пришёл в себя, и хотя слова сливались в сплошной плохо различимый шум, но всё-таки понял, что ему надо идти подметать двор. И поев, Гаор пошёл в свою повалушу, медленно, то и дело присаживаясь отдохнуть, оделся, тоже в привычное, памятное по прежней жизни в Дамхаре, кое-как застелил постель, прошёл через опустевшую кухню и вышел в ослепительно белый мир, ожёгший ему лицо морозом.
Где он взял метлу, кто и как сказал ему, куда и откуда мести, да и саму работу Гаор потом так и не смог толком вспомнить. Был только обжигающий лицо холод, пронзительное белое сияние вокруг и красный, как налитый кровью, диск солнца над забором и крышами построек. Временами всё как исчезало, но, опомнившись, он обнаруживал себя стоящим с метлой в руках. Вокруг что-то происходило, иногда он даже узнавал заговаривавших с ним и даже отвечал им, но… тоже потом ничего не мог толком вспомнить. Вдруг возник рядом закутанный черноглазый мальчишка, чем-то похожий на Гарвингжайла, каким тот был совсем давно, и стал бить его, требуя быстрой работы. А что это хозяйский бастард, Гаор вспомнил, когда вопящего мальчишку увёл за ухо Тумак. Гаор успел подумать, что зря это Тумак, ведь выпорют Тумака, и снова всё утонуло в белом ледяном сиянии.
К собственному удивлению, он довольно быстро очухался, и уже к обеду вполне сознательно перестал скрести метлой по одному и тому же месту. И уже не вздрагивал от собачьего лая, мгновенно покрываясь противным липким потом, и даже вспомнил кличку: Полкан. А пёс всё прыгал вокруг него, тыкал носом, и Гаор радовался, что был слишком слаб и не ударил собаку, ведь убил бы, науку эту Рарг в него намертво вколотил. А сейчас вспомнил и ничего, даже…
— Рыжий! — позвала его с крыльца распатланная девчонка. Гаор посмотрел на неё и тоже вспомнил. Трёпка.
— Чего тебе?
— Обедать иди.
А через двор от сараев, хлевов и прочих служб торопились люди в овчинных полушубках, старых армейских и самодельных стёганых куртках. Визжал под кирзовыми армейскими сапогами и поселковыми войлочными валенками утоптанный снег. Румяные знакомые лица…