— Так. Я сейчас к себе зайду, а потом у него буду. И не лезьте никто. Сами управляйтесь. Большуха, Тумак, чтоб порядок был, поняли? Недосуг мне сейчас. Мокошиха когда придёт, ну, она сама дорогу найдёт. И ушла.
Ужин закончился в сосредоточенном строгом молчании. Даже Орешек, как обычно сидевший на коленях Джадда, который кормил его из своей миски, не лепетал и не гукал. Поев, все встали и тихо разошлись по своим повалушам.
Отдав Орешка Цветне, Джадд накинул куртку и вышел покурить на крыльцо. Вскоре к нему присоединились остальные.
— Как думашь, — негромко спросил Тумак, — выживет? Джадд пожал плечами.
— Ток плохо, — тронул себя пальцами за висок. — Очень плохо.
— Через голову пропускали? — удивился Тумак и понурился. — Хреново.
— Жалко мужика, — тихо сказал Чубарь. Помолчали.
— Вызвездило-то как, — вздохнул Лузга.
— К морозу, — кивнул Сивко. И снова помолчали.
— Быват же такие сволочи, — пыхнул дымом Чубарь. Джадд молча кивнул, а Тумак припечатал:
— Нелюдь она нелюдь и есть.
— То-то Старшая Мать велела солью присыпать.
— Ну да, чтоб нежитью не перекинулась и не вернулась.
— От нежити да нечисти соль — первое дело.
И вдруг во дворе появилась высокая чёрная фигура замотанной в платки женщины. А как ворота или калитка открылась, никто и не видел. Вот не было её, и вот она. Мужики сразу загасили сигареты и с поклонами расступились, открывая проход. Она ответила им кивком и, проходя мимо, бросила:
— Спать ступайте.
Мужчины дружно потянулись в дом. Только Тумак сначала сходил к воротам, проверил обе щеколды, и на больших створках, и на калитке. Джадд ждал его на крыльце и, когда Тумак проходил мимо него, сказал:
— Мой пост полночь. Тумак молча хлопнул его по плечу.
…он падает в пустоту, белую прозрачную темноту, боли нет, потому что тела уже нет и болеть нечему, ни холода, ни жара тоже нет, ничего нет… А он есть? Его тоже нет… Полёт, он летит, в никуда, в ничто, он никто и летит в ничто… нет, его нет… пустота… какая она глубокая, пустота…
Нянька обмакнула палец в маленькую рюмку и провела мокрым пальцем по сухим холодным губам, осторожно нажав на губы, приоткрыла рот и смазала коньяком язык. Он не пошевельнулся, ресницы не дрогнули, дыхание не сбилось. Тело без души. Что же сотворили с тобой, Рыжий, что решил так уйти? Тогда, прибежав на отчаянный крик Своего Малого, увидев распростёртого на снегу голого мужика, что это Рыжий не поняла, да его и сейчас признать нельзя, а тогда-то она сразу почуяла неладное, но надо было что-то срочно делать, успокаивать, командовать, распоряжаться. Ну, Малого успокоила легко, Милуше с Белёной только мигнула, девки опытные, мужикам работу нашла, бабы тоже все при деле. Но вот когда вошла в кухню, всмотрелась в белое лицо, даже губы в один цвет, пощупала холодное, твердеющее под руками как у мёртвого тело, поняла — без Мокошихи делать нечего, не справиться ей с ним. Рыжий всегда был нравным, решил уйти, так уйдёт. А ведь тоже не сам решил, заставили. Бывает, слышала она ещё девчонкой, что может раб вот так в побег уйти, живым куда уйдёшь в ошейнике и с клеймом, а вот так, в смерть… случалось, уходили. По всякому. Шли на управляющего, а то и на хозяина с кулаками, чтоб казнили, а некоторые и так, ложились и застывали. Далеко ты уже, Рыжий, еле дотягиваюсь до тебя, и возвращаться не хочешь. Ох, лишь бы Мокошиха не запоздала.
…белая прозрачная пустота… он летит, и полёт не радует и не опьяняет… летит или падает? В пустоте нет ни верха, ни низа, так не всё ли равно… блаженное чувство равнодушия, всё кончилось, он ни о чём не жалеет, ничего не боится, нет ни боли, ни… ничего нет… пустота, ты совсем не страшная, пустота, я ухожу в тебя, растворяюсь в тебе, ещё немного и меня не будет, совсем, будет только пустота…
Лёгкий шум за дверью, чей-то шёпот.
— Наконец-то, — сказала, не оборачиваясь, Нянька.
— Как уж смогла, — ответил за её спиной немолодой, но исполненный силы голос. — Ну, чего тут? Застыл, мне сказали.
— Уходит он, — ответила, по-прежнему не глядя на вошедшую, Нянька, — еле дотягиваюсь, не слышит он меня.
— Как так? Ты ж не в малых силах, — удивилась Мокошиха, становясь рядом и сверху, не наклоняясь, разглядывая по-мёртвому неподвижное тело. — Ну-ка посмотрю… И впрямь… непросто. Куда же это он?
— Пока до места не дойдёт, — вздохнула Нянька, — не увидим.
— Будем ждать, — кивнула Мокошиха, пододвинула непонятно как оказавшуюся в повалуше вторую табуретку и села рядом. — Поишь чем?
— Глотать не может, — Нянька повторила процедуру смазывания губ и языка коньяком, — смазываю. Мокошиха кивнула.