Когда стемнело, пошёл снег. Ещё днём белёсое небо с ярко-красным и словно мохнатым солнцем стало затягивать тучами. Поднялся ветер. На усадебном дворе он почти не чувствовался, только с крыш посыпались облака снежной пыли.
— Слава Огню, ты дома, — сказала Гройна, расправляя шторы на окне в кабинете.
— Да, — ответил, не отрываясь от бумаг, Коррант. — Вот чёрт, как не вовремя. Мне завтра в рейс.
— Отложи.
— Придётся.
Он швырнул карандаш и откинулся на спинку кресла. Старого, почти старинного, почти родового, увезённого им в свою новокупленную усадьбу из отцовского, вернее, дедовского дома, часть его выдела. Из-за этого кресла, в общем-то, дешёвого, сработанного прадедовым рабом-столяром, и потому почти признанного родовым, а не нажитым имуществом, разгорелась тогда нешуточная свара. И всякий раз, вспоминая о том, как его выделяли, Коррант испытывал удовольствие. В общем-то, он отстоял себя, получил почти всё, что хотел, на что он мог рассчитывать, не доводя до публичного скандала и суда. Суд, впрочем, был никому не нужен, потому и разошлись миром.
Гройна, ещё раз поправила шторы, подошла и села на подлокотник. Кресло протестующе скрипнуло.
— Ну же, Ридург, улыбнись, всё не так страшно. Выкрутились же.
— Ещё не до конца, — Коррант опёрся затылком на тёплую руку Гройны и прикрыл глаза. — Ближайшие завозы пойдут в покрытие долгов, а пока Рыжий не начал ездить, мы даже на нуль не выйдем. Гройна кивнула и погладила Корранта по плечу.
— И когда ты его выпустишь в рейс?
— К сожалению, нескоро, — Коррант поёрзал затылком по руке жены. — Ты всё ещё боишься его?
Гройна смущённо покраснела. Конечно, сейчас, рядом с мужем все страхи кажутся пустыми и смешными, а тогда…
— Но, Ридург, он и в самом деле… как мертвец, живой мертвец. Я уже один раз видела такое, мама поехала к дяде, своему брату и взяла нас с собой, и там во дворе мы увидели его. Он подметал двор… как Рыжий. Стоял и водил метлой по одному месту. И глаза у него были такими же, и лицо… мёртвые, понимаешь? И мама сразу после обеда увезла нас, а хотела погостить. Я не знаю, о чём она говорила с дядей, но мы уехали. А потом узнали, что этот раб в ту же ночь зарезал и дядю, и его жену, и детей. Младшему и года не было. Представляешь, всю семью.
— Сорвало крышу, — кивнул Коррант. — Бывает. Редко, но бывает. Но теперь-то…
— Ридург, я боюсь за детей. Гирр…
— Гирру нечего делать на заднем дворе, — сердито перебил её Коррант. — Он только мешает, лезет, куда не надо и нельзя.
— Куконя с ним не справляется, — вздохнула Гройна.
— Значит, должна справляться ты, — твёрдо ответил Коррант.
Гройна вздохнула и промолчала. Нет, Гирр — чудный мальчик, она любит его и не меньше, чем Гарда и Гриданга, и девочек, это вообще святая обязанность жены — любить всех детей своего мужа, она приносила клятву в Храме перед Огнём и не собирается её нарушать, но… но с Гирром ей тяжело, тяжелее, чем со всеми остальными детьми. Нет, и Гирра ей не в чем упрекнуть, он сразу, с первого дня называет её мамой, в общем-то, послушен, все его проступки — это обычные мальчишеские шалости и проказы, но…
— Он не злой, — задумчиво сказала она вслух, — он… требует от рабов, чтобы они были рабами, всегда и во всём. Ты понимаешь меня? Он слишком верит книгам…
— И не хочет понять, что жизнь другая, — закончил её мысль Коррант.
— Да, ты прав, но он ещё слишком мал, чтобы это понять. Коррант вздохнул.
— Я знаю. Взрослеть не хочется, но приходится. Ладно, я поговорю с ним, — и улыбнулся, вспомнив, как вернулся из рейса и Гирр сразу кинулся к нему с криком: «Папочка, выпори их!», — сбивчиво рассказывая, что Рыжий плохо работает, а Большуха и Тумак ему попустительствуют. Да, поговорить надо.
— Конечно, милый, — Гройна, нагнувшись, поцеловала его в макушку. — Всё будет хорошо, мой верный рыцарь и отважный паладин.
— Раз вы так желаете, всемилостивейшая дама моего сердца и свет очей моих, — рассмеялся Коррант.
Это была их давняя, ещё эпохи помолвки, игра в гордую королеву и её рыцаря.
В доме тихо и спокойно, а нарастающий шуршащий снегом шум ветра за окном не страшен и только прибавляет уюта.
Гаор выключил свет и лёг, уже привычно погладил бревенчатую стену, натянул на плечи одеяло и закрыл глаза.
Ну вот, ещё день прошёл. Вроде… вроде всё хорошо. Да, ещё кружится временами голова и подкатывает тошнота, но это уже пустяки, с этим он справится, в гараже порядок, во всяком случае, хозяин ничего не сказал. Хозяин… когда во двор въехал фургон, сердце так и ухнуло. Но справился, вышел принять машину. Обошлось даже без оплеухи, хотя хозяин поинтересовался, всё ли он понял или надо по морде смазать для вразумления? Он промолчал, опустив глаза. Ведь захочет врезать и врежет. И на «кобылу» отправит на пять вступительных, чтоб уже по всем правилам. Как тогда, в ту покупку. Но обошлось. А ведь стоял у горла крик, что, дескать, делай со мной, что хочешь, хоть запори, хоть в поруб отправь и только на работу выпускай, лишь бы… смог, устоял, не упал на колени, не пополз к хозяйским сапогам. Обошлось. Обошлось ли? Ведь если не ударил, не отправил на вступительные, так что? Почему Устав нарушен? С купленным так, а с арендованным по-другому, так что, всё-таки аренда? Огонь Великий…!