– Убери, мне только ещё в храмовой цензуре объяснений не хватает.
Он согласился и убрал. Незачем связываться…
…Выздоравливал Гаор медленно. Через два дня, на груди и животе стали выступать тёмно-багровые кровоподтёки. А в душевой кто-то ахнул.
– Паря, да ты со спины чёрный весь! И задница такая же!
Увидеть себя Гаор, разумеется, не мог, пришлось поверить на слово.
– Давай, паря, – сказал ему мывшийся под соседним рожком Мастак, – вытирайся и к Матухе. Пущай посмотрит тебя. Давай, давай, чтоб до отбоя успеть.
Память о словах Матухи, чтоб, если что сразу шёл к ней, и понимание, что уж Мастак никак не может его подставить, заставили Гаора выйти из-под душа, наскоро вытереться, одеться и идти к Матухе.
В коридоре он у первой встречной девчонки спросил:
– Матуха где?
– В спальне, – фыркнула она. – Заболел никак? Давай я тебя полечу.
Объяснять ей, что он думает о её лечении, Гаор не стал: успеется, он с этой быстроглазой ещё и перемигнётся, и перемолвится. А вот как ему в женскую спальню зайти?
Как и у мужской, решетчатая дверь женской спальни до отбоя отодвинута, и Гаор остановился у проёма в коридоре с тем, чтоб его заметили и окликнули, потому что обычно мужчины проходили, не останавливаясь.
Расчёт его оказался верен.
– Тебе чего? – сразу подошла к нему невысокая, ему до плеча, женщина с обычным узлом тёмно-русых волос на макушке.
– К Матухе я, – ответил Гаор.
– Ага, приключилось чего опять? – женщина сразу отступила, приглашая его войти, – Матуха, Рыжий пришёл к тебе.
Гаор несмело переступил порог, боясь ненароком сделать что-то не то. Но к счастью, идти далеко ему не пришлось. Койка Матухи была сразу налево от двери, и Матуха, увидев его, кивнула.
– Сюда иди, сейчас занавешу.
И быстро двумя большими то ли простынями, то ли распоротыми тюфячными наволочками отгородила пространство между двумя койками: своей и соседней.
– Что приключилось?
– Синяки выступили, – вздохнул Гаор. – Сказали, чтоб к тебе шёл.
– А сам бы не догадался? – с ласковой укоризной улыбнулась Матуха. – Давай раздевайся, посмотрю тебя.
Гаор снял рубашку и майку, с миг помедлив, и штаны, оставшись в трусах.
– Всё снимай, – сказала Матуха. – И не тяни, отбой скоро.
За занавеской фыркнули, и Гаор, невольно покраснев, судорожно оглянулся. Матуха засмеялась.
– Ох, доберусь я до вас, – строго сказала она. – А ты не стыдись. От погляда ни прибытка, ни убытка не бывает.
– Чего? – спросил Гаор, стаскивая трусы.
За занавеской ахнули в два голоса.
– Ничего, показывай красоту свою. Ох, и расписал он тебя. Девки, цыц, пóротых, что ль, не видели.
Её пальцы быстро пробежали по его груди и животу.
– Больно?
Гаор пожал плечами.
– Не очень.
– Спиной повернись.
Гаор повернулся к ней спиной и прикрылся руками.
– Да-а, – вздохнула Матуха, – такого и я не видела. Здесь как?
– Как везде, – мрачно ответил Гаор.
– А это что?
– Это осколочное, – ответил Гаор, – зажило давно.
– А спереди у тебя?
– Два пулевых.
– Пули достали, или так и сидит в тебе смерть-железо?
Последние два слова он не понял, но о смысле догадался и ответил:
– Достали. Там у меня ещё осколочные есть и ожог.
– И всё фронт?
– А что ещё? – горько вырвалось у Гаора.
Матуха за руку повернула его, осматривая бока, где тоже на рёбрах выступили синяки.
– Не скажи, я о всяком слышала. Перетерпеть надо, парень. Кровь из нутра мы тебе оттянули, вот она под кожу и выступила.
Гаор кивнул.
– Нутро не болит?
– Нет.
– И вот что? – Матуха на мгновение задумалась. – Есть такая штука, гимнастика, знаешь?
– Знаю, – улыбнулся Гаор.
– Вот и делай, чтоб у тебя там всё правильно зажило. Понял?
Гаор кивнул. Об этом – послеоперационная гимнастика от спаек – ему ещё в госпитале говорили, но как он при всех… И словно почувствовав его затруднение, Матуха сказала: