– Рыжий, очнись, – толкнул его в плечо Полоша.
– Да, – ответил Гаор.
Он перевёл дыхание и огляделся уже по-новому.
На мокром бетоне толпились, бегали и толкались люди в куртках поверх комбинезонов, и он даже не сразу узнавал их. Похоже… похоже на перемену в училище, вдруг понял он. Когда их выпускали с занятий, они тоже вот так носились, даже если до этого были в спортзале или в тренажёрном, даже после строевой подготовки, когда, казалось бы, только лечь и лежать, а они, сдав в цейхгауз учебные винтовки, начинали носиться по коридорам и лестницам, а, если выпускали, то и по саду. И капралы – сержанты-воспитатели – не мешали им. Называлось это «пар сбросить». Так что он на перемене. Всё ясно и понятно.
На границе светового круга, достаточно, правда, просторного, у бетонного парапета, присев на корточки, чтобы ветер не задувал огня, курило несколько мужчин. Гаор подошёл к ним и, так же присев, расстегнул куртку и полез за сигаретами. Чтобы не намокли, прямо там под курткой и комбинезоном достал из пачки одну сигарету и зажигалку. Умело пряча от ветра огонёк, закурил и жадно вдохнул горький, обжигающий нёбо и горло дым.
– Что, Рыжий, дорвался? – засмеялся Зайча.
Гаор с улыбкой кивнул.
– Сколь, гришь, не курил?
– Да, точно, две декады и ещё половинка, – наконец выдохнул дым Гаор. – Когда приехали за мной, как раз я одну докурил, а вторую не начал. И всё.
Немного выждав, он уже расчётливо сделал вторую затяжку.
– Две с половиной декады, гришь, – Полоша покрутил головой, – я б столько не вытерпел.
– И что бы сделал? – с интересом спросил Гаор.
Интересно, в самом деле, какие здесь порядки. На фронте сигаретами делились, считать и отдавать потом, как долг, между своими было не принято.
– Попросил бы, – пожал плечами Полоша, – дали б затянуться. А ты гордый. Будто брезгуешь.
Гаор негромко засмеялся.
– Я просто порядков не знаю, а нарываться не хочу.
– Паря, – спросил его ещё кто-то, – а ты чо, прямо с фронта и сюда попал?
– Да вы что? – удивился Гаор. – Война два года как кончилась.
– А нам это по хрену, – сказал спросивший.
И Гаор был вынужден признать: в самом деле, идёт где-то там война или кончилась – здесь уже неважно.
– Ну, так чо, ты где ж был, раз уж не на фронте?
– Работал, – пожал плечами Гаор. – Ветеранская пенсия маленькая, на неё не проживёшь.
Он не знал, насколько поняли его слушатели, знают ли они, что это такое – ветеранская пенсия, но слушали его явно сочувственно, и он продолжил:
– Вагоны грузил, машину водил, да за любую подработку брался.
О газете Гаор твердо решил до последнего не говорить. Седой – другое дело, тот понял, а здесь – точно слишком много объяснять придётся, и ненароком дойдёт до надзирателей, тоже неизвестно как обернётся. Вот растрепал он о фронте и получил сразу. Но фронт указан в его карте, а газета нет, этого и надо держаться. Но спрашивали его о другом, вернее, вели к другому.
– А этот, что метелил тебя, он тоже… ветеран?
Гаор понял, но ответил спокойно и будто небрежно.
– Палач он везде палач.
– Тебя в надзиратели звали? – спросили его уже впрямую.
– Нет, – так же прямо ответил Гаор.
– А позвали бы?
– Не пошёл бы.
– Чего так? Ты ж…
– Кто я? – перебил настырного Гаор, не дав тому произнести то, на что, как легко догадаться, придётся отвечать ударом.
Остальные негромко засмеялись.
– Что Булдырь?
– Получил?
– Не, ща получит!
– Ну, давай. Кишка тонка Рыжего поддеть?
Булдырь курил быстрыми затяжками, глядя в упор на Гаора и явно решая: вести дело на драку или нет. Гаор спокойно ждал, надеясь, что ему дадут докурить. Он чувствовал, что отношение к нему изменилось и если он врежет приставале, то того не поддержат.
– Эй, хватит сидеть вам, куряки, – подбежала к ним маленькая, чуть больше Матуни женщина, – айда в горелки.
– Каки горелки осенью?! – возмутился Полоша, но загасил окурок и, бережно спрятав его в карман, встал. – Вот я тебя, чтоб не путала!
Женщина, взвизгнув, метнулась от него, Полоша, притворившись, что не успел ухватить её за куртку, рванул следом, и они сразу затерялись в толпе. Остальные засмеялись.
– А чо, айда, мужики.
– Успеем и насидеться, и належаться.
– И то, бабёнкам вон и поиграть не с кем, молодняк один!
Что такое горелки, Гаор не знал, но о смысле происходящего догадался легко. Перемена – она перемена и есть. Где ещё и поиграть, и побегать? Но у него ещё на две хорошие затяжки хватит, и он остался сидеть, когда остальные уже ушли. Перед ним крутилась весёлая и вроде совсем уж беззаботная толпа, в которой только по росту, да ещё голосу можно было отличить мужчину от женщины. Гаор уже давно заметил, что одеты все здесь одинаково: штаны, рубашки, комбезы, ботинки, у женщин только волосы длиннее, и они их по-всякому закручивают на макушке, но не принятыми у ургорок фигурными узлами, а простыми пучками, оставляя лоб и шею открытыми. Интересно, это хозяин женщинам отдельной одежды не даёт, или так у рабов принято? И у кого спросить – не знает, и не обидит ли этим вопросом, тоже неизвестно. Так что пока примем молча.