А перед ней стоял её спаситель. Его фигура, тёмная и непоколебимая на фоне голубого небосвода. Она подняла взгляд и увидела Мэйна, который держал двумя руками револьвер. Как он выжил? Как он смог встать? Кого это волнует? Почему её это должно волновать? В это мгновение её сердце радостно встрепенулось, словно Фемия увидела настоящее чудо, а на лице расплылась счастливая улыбка. Он пришёл, он выжил, он…
Но с каждым вдохом кислорода наваждение спадало, показывая реальную картину.
Перед ней стоял не Мэйн. Это был Фиалка. Вцепившись двумя руками в пистолет её отца, он с напряжённым целеустремлённым лицом и побелевшими от напряжения пальцами держал его, целясь в Бога Скверны. Упорный, не похожий на себя обычного, готовый сражаться против кого угодно.
То редкое лицо, которое вряд ли смог бы увидеть другой человек, и та сторона, которую очень любила в нём Фемия, сейчас была готова защитить свою суженую. Тихий и сам себе на уме, он умел показывать любовь, он умел защищать то, что ему дорого, и любить её несмотря на косые взгляды и чужое мнение.
Фиалка пытался заставить выстрелить пистолет её отца, но тот никак не хотел слушаться, с трудом поворачивая барабан. Но вот щелчок, барабан делает движение, Фиалка быстро поднимает пистолет, целясь в Бога, но не успевает на доли секунд.
— НЕТ!
Выстрел звучит одновременно с вскриком Бога Скверны.
Пистолет выпадает из его рук и падает на водную гладь, пуская круги ряби. А Фиалка тянет руки к лицу, к глазу, из которого торчит цепочка. По ней сейчас ручейком стекает кровь вместе с содержимым глаза и слезами боли. Он зажимает глаз делая несколько неуверенных шагов назад.
Бог Скверны метко метнул ему в лицо амулет, так и не дав тому закончить начатое, и следующая пуля ушла в пол, выбив брызги и оставив после себя лишь рябь.
Фемия метнулась к револьверу, но Скверна оказался проворнее, пинком отправив его куда-то в сторону.
Вместо револьвера Фемия схватила его ботинок. Однако не остановилась, ударив головой его в живот и протащив несколько метров вперёд, продолжая бороться. Но удар локтей сверху ей прямо по спине, и Фемия тут же оседает от такой чудовищной силы. Кажется, что кости ломаются и силы даже вдохнуть покидают её тело.
Скверна хватает её за грудки, поднимая перед собой без видимых проблем.
— Сука… такая же упорная и упоротая, как и твой отец, — прошипел он.
— Почту это за честь, быть похожим на него, — выдавила она со злобой и плюнула ему в лицо. — Грязный ублюдок.
— Быть похожим на него… так почему бы тебе тогда не присоединиться к нему? Оба упоротые, даже не знающие, за что боретесь и что пытаетесь разрушить.
— Пошёл ты к чёрту! — выкрикнула Фемия и ударила его по лицу, но ощущения были такие, словно под чёрной обволакивающей его дымкой была сталь.
На её удар Скверна лишь рассмеялся.
— Твои нежные ручонки не знают насилия. Твои удары не больнее, чем щелчок по носу.
— Тогда почему бы тебе не попробовать это?!
Тяжёлый, полный ненависти голос вперемешку с рычанием раздался за спиной Бога Скверны, и следующий удар в всиок отбросил его в сторону.
Фемия наконец получила свободу из хватки, упав на пятую точку.
Перед ней возвышался пафосно Мэйн.
Во всех делах самое важное всегда поймать тайминг и сделать пафосный выход. Хоть и не об этом сейчас думал Патрик, однако ему удалось поймать идеальный момент; он мог бы гордиться собой, если бы его мысли сейчас были не заняты другим…
Он набросился с кулаками на Скверну, словно теперь это было смыслом его жизни.
Мне хватило всего несколько минут, чтоб уделать уебана в говно. И теперь я сижу сверху на забитом в дерьмо Боге, продолжая вбивать ему в рожу кулаки. Вряд ли это его убьёт, боги очень живучие, но точно остановит. Всё револьвера не видать чото.
Я бью его, пока костяшки у меня самого не опухают и не начинают болеть. Разбитые в кровь, они представляют из себя жалкое зрелище, но мне всё равно. Удар, удар, удар, даже сквозь боль в руках и чувстве что я что-то сломал всё равно удар.
Успокаиваюсь, когда мой внутренний голос говорит: достаточно. Очень мягкий и нежный со стальной жилкой, и рука касается моего плеча. Он трогает те струны в моей душе, которые отвечают за моё состояние.
Но это не мой голос. Как и рука не принадлежит тому, кто жив. Нежная, успокаивающая и дающая мне вздохнуть спокойно.
Мои кулаки останавливаются, запачканные кровь, словно поршни в вставшем двигателе, и медленно опускаются.
Я знаю, чей это голос, и кто пришёл меня проведать…
— Я выполнил клятву, — тихо сказал я. — Она будет счастлива.