«Обшивка ведь бронированная», — только и успел подумать Валек, но сталь японской катаны вопреки логике и советскому ГОСТу пронзила крышу, словно пресловутый перочинный нож пресловутую консервную банку.
Валек сглотнул. Лезвие медленно двинулось в сторону, рассекая сталь поперек, а затем вдруг девчушка совершила кульбит через голову и спрыгнула на асфальт, клинок последовал за ней и одним движением разрезал металл сверху донизу. Лезвие исчезло.
«Что-то сейчас будет», — со страхом подумал Валек, жажда приключений, о которых он грезил с детства, куда-то вдруг испарилась, на смену ей пришла тревога: сердце бешено заколотилось, дыхание участилось, на лбу и ладонях выступил холодный пот. Валек взглянул на товарища — усач без чувств, и вся ответственность за груз теперь ложилась лишь на него одного. Руки сами собой потянулись к кобуре.
В этот момент здоровая лапища протиснулась в салон, схватила край металлической обшивки и резко дернула с нечеловеческой силой. Металл отогнулся, в крыше образовался проем. Сквозь этот проем из ночной тьмы на Валька взглянуло суровое лицо амбала: рожа уголовная, глаза, словно сталь, череп бритый, но не до конца, оставлен коротенький ирокез, а вокруг губ хулиганская эспаньолка.
Лапища амбала схватила Валька за ворот и выдернула из салона.
— Ключи, — спокойно произнес здоровяк, но в этом спокойствии чувствовалась такая сила, что не подчиниться было просто невозможно.
— У меня их нет, они у дяди Бори, — пролепетал Валек, словно нашкодивший котенок, болтающийся в воздухе и схваченный за загривок сильной рукой хозяина.
Получив ответ, амбал отбросил «нашкодившего котенка» в сторону и принялся обыскивать усача. Через секунду он сорвал с пояса дяди Бори ключи и блеснул ими, показав девчонке-азиатке. Та коротко кивнул, бросила на Валька суровый, предупреждающий взгляд, как бы говоря: смотри мне. Но парень даже и не думал разыгрывать из себя героя, с надеждой желая, что уголовники, заполучив добычу, уберутся ко всем чертям. Кажется, девчонка поняла все это по его взгляду, поскольку нагло усмехнулась и зашагала вслед за бугаем-напарником, скрывшимся за кузовом броневика.
Валек сглотнул, взглянул на дядю Борю. Глаза того вдруг открылись, а палец подтянулся к губам, которые, казалось, прошептали: тцц. Парень покачал головой: не надо, мол, нам против них не сдюжить. Но дядя Боря, человек старой закалки, схватился за карабин и тихо выбрался из кабины.
— Я же говорил, Кики, плевое дельце, — раздался бас амбала, а вскоре он и сам с картиной Адольфа Гитлера в стеклянном футляре показался из-за угла автомобиля, девчонка шла рядом.
— А ну, не с места, упыри! — гаркнул дядя Боря и навел на уголовников карабин. — А то вмиг в вас новые дырки для вентиляции проделаю!
Кики сдвинула брови, ее маленькая ладошка коснулась рукояти катаны, а бугай лишь усмехнулся и нахально заявил:
— Не усугубляй, старче. Лучше опусти свою пукалку на землю, а не то худо будет.
— Худо говоришь?! — удивился дядя Боря. — Кому это худо? Это ведь я держу вас на мушке, уголовники проклятые!
— Ну, потом не ропщи на том свете, что я не предупреждал, — ухмыльнулся бугай и вдруг засвистел.
А еще через секунду, позади раздался треск ломающихся веток.
— Фас, Гризлик! — гаркнул амбал.
Дядя Боря лишь успел развернуться и тут же встретил смерть. Смерть пришла с рыком, мохнатая, вооруженная клыками и когтями. Мощная медвежья лапа ударила по дяди Бориной голове, отчего та разлетелась, словно перезревший арбуз, мякоть и косточки полетели в стороны, но запахло отнюдь не бахчевой ягодкой, а разорванной человеческой плотью. Тело упало на асфальт, части головы, что выше усов, уже не было, но зверь на этом не успокоился, а, рыча, впился в горло мертвого охранника и стал рвать его на части.
— Пресвятой Троцкий, — прошептал Валек и закрыл глаза, погружаясь во тьму, лишь рык медведя, его чавканье мертвой плотью недавнего товарища и запахи крови, гари и «Красной Москвы», такой нелепой нотой осевшие в сознании, напоминали, что он еще жив, и это отнюдь не дурной сон, при котором стоит только открыть глаза и бабайки исчезнут. Поэтому Валек и не спешил открывать глаза, не спешил до тех пор, пока не ощутил новый аромат, аромат самой смерти. Отвратительный запах гнили, желудочных соков и мертвечины, смешавшийся в один зловещий одеколон, гвоздем пробил мозг парня, а затем мощный рык и капли слюны, упавшие на лицо, заставили Валька все же разжать веки.
Медведь стоял прямо напротив и, кажется, уже готовился вонзить огромные острые клыки в хрупкий человеческий черепок.