– Выпейте это, – сказал Петя, подвигая Константинову стакан.
– Спасибо, Петя. Когда вы, Майгин, рассказывали мне о своем открытии, у меня мелькнула лишь смутная догадка. Нет, это была даже не догадка, не мысль, а какая-то тень мысли: «А что, если…» Даже мне это казалось невероятным. Шутка ли – целый город! Но на другой же день я нашел мощные ракетные камеры в глубоком донном отделении и утвердился в своей мысли. Я осмотрел эти чудесные механизмы, они неизмеримо совершеннее всего, что я знаю о реактивных проектах. Многое, очень многое осталось мне неясным. Я не знаю, например, какой источник энергии питал их в полете, какие силы освобождали эту энергию, но я уже бесповоротно убежден, что мы с вами находимся на звездном корабле, залетевшем к нам из далекого, пока еще неведомого нам мира.
В тот день Берсеньев, Майгин и Петя, до глубины души взволнованные сообщением Арнаутова, ходили словно оглушенные. Если месяц назад реальность подземного города лишь с большим трудом была воспринята их сознанием, то сейчас, когда этот город перестал быть городом и превратился в межзвездный корабль, они были окончательно сбиты с толку.
Но Арнаутов говорил так страстно, так убедительно, что невольно хотелось верить. Да и какое иное логическое объяснение, по правде говоря, можно было дать этому чуду в недрах вулканического полуострова на Тихом океане?
Понемногу геологи стали свыкаться с мыслью, что действительно нашли у подножия вулкана залетевший на нашу планету межзвездный корабль. Правда, Берсеньев еще допускал возможность ошибки Арнаутова, но большую долю вероятности он отводил и его «космической» теории. Зато Майгин и Петя поверили в астральное происхождение подземного города безоговорочно, а некоторые сцены, воспроизведенные вновь найденными «иллюзионами», окончательно развеяли всякие сомнения относительно природы подземного города.
Прошло шесть дней после «заседания научного общества», и вот однажды в лагерь пришел запыленный, усталый ламут.
– Ты начальник? – спросил он, обращаясь к Берсеньеву.
– Да, – ответил Берсеньев.
– Тебе письмо.
Ламут подал смятый конверт.
Берсеньев вскрыл письмо и стал читать. Майгин и Петя, присутствовавшие тут же, выжидательно смотрели на него.
– Письмо от Нины Росс, – сказал Берсеньев, передавая письмо Майгину. – Нина, Григорий Николаевич и доктор Васенькин в двух переходах отсюда. Будут здесь послезавтра.
– Вот и отлично! – обрадовался Майгин. – Наконец-то… – Он вдруг озадаченно нахмурился. – Господи, а доктор-то зачем сюда потащился?
– Я, кажется, понимаю, – медленно проговорил Берсеньев.
Геологи переглянулись и расхохотались.
Может ли летать рожденный ползать
Все это время геологи и Арнаутов продолжали исследования и поиски. Изобретатель и Майгин погрузились в механические недра города-звездолета, а Берсеньев с Петей занялись «иллюзионами». Нэнэ не отходил от них ни на шаг. «Иллюзионы» обнаруживались в самых неожиданных местах: в подвалах, среди приборов в лабораториях, в переплетах странных решетчатых башен, стоявших по периферии города, даже на крышах зданий. Просматривая картину за картиной, Берсеньев однажды наткнулся на любопытную и красивую сцену: Эа, золотоволосый мужчина и мальчик весело плескались в большом овальном, видимо, очень глубоком бассейне. Берсеньев был теперь уверен, что мальчик – его звали Суо – являлся сыном Эа и золотоволосого. Посадив на одно плечо Эа, а на другое – Суо, золотоволосый гигант с необычайной легкостью плыл стоя через бассейн. Посредине бассейна он неожиданно опрокинул подругу и сына в воду, но те сейчас же вынырнули и с веселым смехом снова вскарабкались на его плечи. А на краю бассейна стоял и бесстрастно взирал на эту возню монументальный Уру. Вдруг смех замолк, бассейн заволокло туманом, и Берсеньев увидел сидящего возле «музыкальной пагоды» одинокого мальчика. Суо плакал. Перед ним возвышался металлический гигант, держа в вытянутой крюкастой лапе тускло отсвечивающий «иллюзион». И Берсеньев догадался, что Суо с помощью Уру воспроизвел сцену, заснятую, когда его отец и мать были еще живы.
Тот же «иллюзион» показал Берсеньеву и Пете еще одну сценку, но главным действующим лицом в ней был уже… Уру. Этот человекоподобный механизм, напоминавший Берсеньеву статую Командора из «Каменного гостя» Пушкина, неожиданно повел себя, как живой человек. Он положил «иллюзион» рядом с окаменевшим от горя Суо и быстро зашагал к «пагоде». Через минуту загремела бодрая, мажорная музыка. Уру вернулся и принялся маршировать перед мальчиком. Музыка напоминала марш. Железный великан энергично передвигал свои трубоподобные ноги, размахивал руками, раскачивался всем своим гладким округлым корпусом… Даже у хладнокровного Берсеньева мурашки побежали по спине при виде этого «танца». Геолог понял, что механический человек именно танцует, причем очевидно, что делает он это без приказа, по собственной «воле». Мальчик сидел в позе бесконечного отчаяния, а железная махина вышагивала возле него, с грохотом притопывая в такт марша металлическими подошвами по блестящему полу. Наконец Суо поднял голову, скорбно взглянул на танцующего механического слугу и тихо произнес: