— Вик! — Голос Кермана приплыл вверх по воронке расщелины.
Я издал какой-то звук и подполз к краю.
— Ты в порядке, Вик?
Казалось, его голос звучит за много миль от меня, слабый шепот из тьмы. Глянув вниз, я увидел точку света, ходившую взад и вперед. Я и думать не думал, что залез так далеко, и при виде этого света у меня закружилась голова.
— Да, — крикнул я в ответ. — Дай мне минуту.
Немного погодя я отдышался и пришел в себя.
— Тебе сюда не взобраться, Джек, — крикнул я ему. — Придется подождать, пока я раздобуду веревку. Тут слишком опасно. Даже и не пытайся.
— А где ты ее раздобудешь?
— Не знаю. Жди меня там.
Я повернулся и направил луч света в темноту. Я находился примерно в тридцати футах от вершины. Остальная часть пути не представляла трудностей.
Следующие тридцать футов я практически шел. Вскоре я оказался у украшенного бассейна. Надо мной возвышался дом. В одном из окон горел свет.
И я направился к дому.
На веранде, когда я туда добрался, никого не было, а кушетка-качалка казалась соблазнительно привлекательной. Мне так хотелось растянуться на ней и вздремнуть часиков двенадцать.
В большой гостиной горел торшер с желто-синим пергаментным абажуром. Стеклянные двери, выходившие на веранду, были открыты.
У начала ступенек на веранду я остановился при звуке голоса — женского голоса, который в тихую летнюю ночь звучал пронзительно громко. В нем были и злость, и едва сдерживаемая истерика:
— Да заткнись ты! Заткнись! Заткнись! Скорее приезжай. Хватит уже говорить. Просто заткнись и приезжай.
Я увидел ее: она стояла на коленях на одной из больших кушеток, крепко сжимая телефонную трубку в кулачке. Свет от лампы падал на ее красивую голову, высвечивая различные оттенки в черных как смоль волосах. На ней были брюки бутылочно-зеленого цвета с высокой талией и того же цвета блузка. Такие вот картины любит рисовать Варга. Она была женщиной его вкуса: длинноногая, с аккуратными бедрами, высокогрудая, очень живая и подвижная.
— Пожалуйста, перестань! — сказала она. — Зачем без конца повторять одно и то же? Приезжай, и все. Больше от тебя ничего не требуется, — и бросила трубку на рычаг.
Я считал, что ситуация не требует от меня, чтобы я таился или прибегал к сверхутонченной хитрости, мне вообще было не до учтивости. У меня подкашивались ноги, все тело было в ссадинах, я еще как следует не отдышался и готов был вскипеть по малейшему поводу. Поэтому я протопал в комнату, даже не подумав ступать осторожно. Каждый мой шаг на паркетном полу отдавался миниатюрным взрывом.
Я увидел, как напряглась ее спина. Голова неторопливо повернулась, и она посмотрела на меня через плечо. Ее большие черные глаза широко открылись. Последовала пауза, за время которой можно было не спеша сосчитать до десяти. Она не узнала меня. Ее взору предстал здоровенный матрос в потрепанных белых брюках, порванных на месте колена, в рубашке, которую бы вернула любая прачечная (причем вернула бы с жалобой), и с лицом, на котором было больше грязи, чем веснушек.
— Хелло, — спокойно сказал я. — Помните меня? Ваш дружок Мэллой.
Тут она меня вспомнила. Она сделала глубокий вдох, оттолкнулась от кушетки и твердо встала на красивые ножки.
— Как вы сюда попали? — спросила она, а лицо и голос у нее были столь же невыразительны, как оборки на ее блузке.
— Взобрался по утесу. Попробуйте сами когда-нибудь, когда нечем будет возбудиться, — сказал я, проходя в комнату. — И для фигуры хорошо — правда, с фигурой у вас все в порядке.
Она согнула большой палец и уставилась на него, затем, будто для пробы, его укусила.
— Вы же ее еще не видели, — заметила она.
— Ключевое слово в этом предложении «еще»? — спросил я, глядя на нее.
— Как знать. Это зависит от вас.
— Да что вы? — Я сел. — Выпьем? Я уже далеко не такой, как прежде. Вы обнаружите, что от виски мои рефлексы лучше работают.
Она направилась через гостиную к горке.
— Это правда насчет утеса? — спросила она. — На него еще никто никогда не взбирался.