Она не знала, существует ли в современной Британии смертная казнь. Раньше здесь вешали, это точно, Полина читала у Агаты Кристи. Как это… «Убийца должен висеть в петле, — сказал Пуаро…»
«Господи, — подумала Полина, — о чем я?»
— О чем вы? — с недоумением в голосе спросил призрак. — Вас никто даже не арестует. Поймите — живого человека по имени Джон Смит не существует. Он и сам не помнит себя. Если Смит умрет…
Кадарос говорил долго, Полина перестала его слушать, ей показалось, что в комнате начало светлеть, она не видела циферблата стенных часов, а наручные лежали на тумбочке слишком далеко, не дотянуться, но если начался рассвет, значит, скоро эта белесая нечисть исчезнет и можно будет немного вздремнуть — если удастся, конечно, — а после завтрака сложить чемодан и уехать в Лондон. Навсегда.
— И тогда правосудие восторжествует, — сказал призрак.
Полина молчала. Лучше не пререкаться. Пусть говорит. Скоро рассвет, и он уйдет. А что скажет Глэдис, подумала Полина, когда увидит утром пятна крови на потолке в холле и на полу в спальне?
Где-то далеко прокричал петух. «Уходи», — молила Полина. Кадарос не шевелился. Чего он ждал? Ответа? Согласия? Отказа? Почему Полина должна вершить на земле их потустороннее правосудие?
— Миссис Батурин, — напомнил о себе призрак.
Петух прокричал еще раз, и Кадарос растворился в воздухе, как кусок рафинада в теплом чае.
Когда Полина поняла, что она в комнате одна, ей стало страшно. Удивительно, но страшно ей стало только сейчас — от одиночества, от тоски, от того, что она начала уже понимать, от ожидания и еще от чего-то, что она не могла определить и что начало вдруг копошиться в ее сознании, разбуженное даже не словами призрака, а одним его присутствием.
— Мама, мамочка, — бормотала Полина, сползая с кровати и пробираясь к двери, старательно обходя то место на полу, где, по ее предположениям, должно было растекаться кровавое пятно, но все равно ей казалось, что она в эту лужу вступила и теперь оставляла в коридоре и на лестнице следы, которые невозможно будет оттереть.
Она прошла мимо холла и заперлась в гостевой комнате, где прилечь можно было только на голой, без простыней, одеяла и подушек, кровати. Полина свернулась калачиком и провалилась в глубокий колодец, как Алиса, падавшая сквозь землю.
— Миссис Батурин, что с вами?
— Ничего, — пробормотала Полина, выбираясь из колодца на поверхность и не понимая, куда она попала: назад, в Англию, или к антиподам.
— Вам помочь? — участливо спросила Глэдис. — Как вы меня напугали! Приготовила завтрак, поднимаюсь в спальню, а вас нет, спускаюсь в холл, подушка с пледом на полу, а вас нет и там, я уж хотела позвать Джесса, вдруг слышу, как вы стонете… Что-то дурное приснилось, да, миссис Батурин? Я больше никогда не оставлю вас одну, да и мистер Батурин скоро приедет — в конце недели, верно я говорю?
— Вы ничего не заметили? — сказала Полина.
— А что я должна была…
Полина заставила себя подняться и, опираясь на локоть кухарки, поплелась в холл. Войдя, она бросила взгляд на потолок — при дневном освещении пятно выглядело светлее и похоже было не на кровь, а скорее на несмытую грязь. Плед и простыня лежали на полу скомканные, но не такие грязные, чтобы требовалась немедленная стирка. Никаких следов крови.
Полина облегченно вздохнула и сказала:
— Джесс может отвезти меня в Лондон?
Садовник с утра отправился в Селборн за покупками, и машину вел Харви, типичный английский флегматик, не то чтобы знавший цену слову, но скорее полагавший, что каждое слово бесценно, и потому открывать рот следует лишь в том случае, если жизни угрожает непосредственная опасность.
Полину это устраивало. Харви дотащил чемодан до машины и положил в багажник. Когда ехали по главной улице Селборна, Полине казалось, что люди смотрят вслед. Может, так и было на самом деле. Она не собиралась останавливаться у заведения Джорджа. Лучше проехать это место побыстрее и не оборачиваться. Несколько мужчин стояли у входа, среди них мог быть и…
— Харви, притормозите, пожалуйста, — сказала Полина.
Почему она открыла дверцу и вышла из машины, приподняв широкую юбку, чтобы не зацепиться подолом? Почему направилась к мужчинам, молча ожидавшим ее приближения?
Почему? — думала она. Так получалось само, будто ею управляла посторонняя сила. Или потусторонняя.
Она не сопротивлялась. Она никогда в жизни не сопротивлялась тому, что получалось само, помимо ее сознания.