Хотя, наверное, он уже смирился. Как пришлось совсем недавно смириться с постепенным развалом банковской империи, вытеснением ее с занимаемых прежде неохватных позиций, закрытием филиалов, отторжением подвластных структур, сокращением доходов и урезанием расходной части…
Конечно, его оставшегося состояния хватит, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, до конца дней своих. Но денег никогда не бывает много, говорят иначе только те, кто не имеет их, больших денег. Заработанный неважно как и на чем миллион тянет к себе другой, тот — третий, и так далее, по нарастающей. Этот процесс может приостановиться на время, может пойти медленнее, быстрее, неважно, но, прекратиться, замереть совсем… Нет, это будет означать только одно — банкротство.
Например, такое, какое настигло и терзает, иначе не назовешь, Караева. Алексей всегда сравнивал процесс краха с болезнью. Ведь человек начинает терять веру в себя, в свое предназначение, связанное с капиталооборотом, в котором он принимает живейшее участие, в том, что он может больше, чем имеет сейчас. Но того хуже, потеряй он веру в могущество денег, кои есть априорная мера всех вещей и мер.
Впрочем, важен итог — человек заражается инфантилизмом, начинает думать о чем-то, что волновало его прежде, до того момента, когда он обрел нового идола, погружается в воспоминания, вспоминает о совести и морали, становится фаталистом. И тогда он конченый человек.
Да вот и время Караева вышло как бы само собой. Он уже не стал успевать, перестал верно реагировать, где-то по привычке отвлекался на старое, не стоившее нынче ни гроша, где-то не принимал что-то новое, что уже вошло в быт и прочно закрепилось в нем. Отдавал предпочтение одному, забывая про другое, доверял по старой памяти тем, кто так же перестал верно оценивать происходящее… Да мало ли что.
Пришли новые люди, которым нужно место под солнцем, они более агрессивны, более напористы и куда дальновиднее старых чудаков, о коих уже ходят не слишком приятные анекдоты и остроумные легенды из личной жизни. О новых же людях, пробивающихся на смену тем, кого в силу привычки зовут еще новыми русскими, пока не сформировалось ничего из этого, ни времени, ни поводов пока не было. Да и будет ли сформировано? — может, да, но, скорее всего, нет. Этот класс едва ли даст повод без нужды судачить о себе. Не то время, не те нравы. Да и люди, пришедшие на смену, уж слишком отличаются от тех, кто был прежде, слишком похожи на тех, кто делает то же в других странах.
Он затруднялся сказать. Наверное, действительно, не пришло еще время. Но он не мог не признавать, что гордится своей принадлежностью к новым людям, к новой формации, новым хозяевам земли русской.
Может быть, в данный момент, в этой комнате, это единственный его козырь против Вагита Тимуровича.
— Вы согласны со мной?
Он вздрогнул. Занятый своими мыслями, Алексей начисто забыл о беседе с Караевым. Он неопределенно хмыкнул в ответ.
— Сомневаетесь? — Вагит Тимурович истолковал его покашливание по-своему. — Напрасно. Видите ли, опыт приходит с годами, но каждому, видимо, следует оценить эту истину на собственном горьком опыте. Иной раз просто необходимо относиться к людям с известной долей скепсиса, особенно если речь идет о противоположном поле, и ежели вы влюблены в него без оглядки. И неважно, сколько у вас, у нее денег, важно другое — понять, что именно у вашей возлюбленной на уме.
Алексей, поняв, наконец, куда клонит Вагит Тимурович, попытался было протестовать, но не успел.
— Да, ваша жена и без того богата, но едва ли это может быть серьезным аргументом в ее пользу. Вы человек респектабельный и без ее семьи, были им до брака и являетесь, естественно, и ныне.
— Совершенно незачем говорить это о Серафиме, — холодно заметил Алексей. — Не думаю, что вы хорошо ее знаете, и, в отличие от меня, не можете судить о ней с уверенностью.
— Вы романтик, раз верите в любовь до гроба, — Вагит Тимурович вздохнул. — Чаще всего бывает как раз наоборот, до гроба люди помнят о чужих недостатках и потерянных годах. И семейные узы являются катализатором взаимной неприязни. Никогда нельзя с уверенностью сказать, что будет с браком по прошествии достаточного количества лет. Сейчас вы любите ее, завтра — через десять лет, если хотите — готовы на все, лишь бы не видеть и не слышать ее больше. И хотите уйти. А тут выясняется, что это себе дороже. Более того, что большая часть этого «себе дороже» была попросту спланирована брачующейся стороной.