Молчание.
Мороз был крепкий, с ветерком нам в лицо.
— Отвечайте! — снова крикнул Титлов. — Отвечайте, черт возьми, кто вы?!
— Пошто лаешь? — донеслось из-за торосов.
— А пошто молчите?
— Кто вы такие? — спросили из-за торосов.
— Ну уж это наглость, — пробурчал Патарушнн, человек весьма чувствительный к вопросам субординации и вежливости.
— Летчики! — ответил Титлов.
— Выходи один. Поговорим. Только чур без ружья!
Мы переглянулись.
— Можно? — спросил я у Титлова. Тот кивнул.
Я поднялся. Когда прошел шагов десять, из-за торосов навстречу мне вышел невысокий русобородый мужчина. Я внимательно приглядывался к нему. Он двигался вразвалку, как ходят люди, привыкшие к тяжелому физическому труду, крепко ступая на ноги.
Сблизились.
Я увидел, что мужчина немолод. За пятьдесят ему перевалило давно. Глаза из-под лохматых бровей смотрели сурово и подозрительно. Шел он неторопливо, и мы встретились гораздо ближе к его лагерю, чем к моему.
“Непрост мужичонка-то”, — подумал я.
Сошлись.
Не подавая руки, бородач сел на обломок льда.
Сел и я.
— Пошто идете за нами? — угрюмо спросил он.
— Вы-то как очутились здесь?
— Дорога заказана?
— Нет.
— Вот мы и идем.
— Да идите, пожалуйста. Мы помочь думали.
Я достал кисет, стал набивать трубку.
Старик опустил глаза и старался не смотреть на табак.
Я раскурил трубку.
Старик крутнул головой.
— Хорош табак.
— Хорош.
— Духовитый.
— Душистый и крепкий.
Помолчали.
— Одолжите, может…
Я протянул ему кисет.
Бородач достал из-за пазухи трубку величиной с добрый кулак, покосился на меня. Я махнул рукой.
Он плотно набил трубку, подобрал табачинки, случайно упавшие на снег. Потом достал спички и, прикуривая, второпях сломал две. Крякнул с досадой. Затянулся глубоко, даже глаза закрыл от удовольствия. Выдохнул дым не сразу. Вытер слезы, набежавшие на глаза.
— Дядя Митяй! — послышалось из-за торосов.
— Две недели без табаку, — словно извиняясь за несдержанность своего спутника, сказал бородач.
— Куда идете-то?
— На Диксон.
— До него семьсот километров!
— Дойдем.
— А прошли сколько?
— Верст пятьсот. С гаком.
— Одни?
— Одни. — Крикнул: — Гришка, подь сюда!
Из-за торосов вышел второй бородач, со стороны моего лагеря поднялся приземистый Титлов и направился к нам.
Дядя Митяй посмотрел в его сторону, усмехнулся:
— Много вас?
— Пятеро.
— Пусть идут. Не лиходеи мы. Столяры.
Около нас собрались все. Григорий закурил.
— С Таймыра с Гришкой и топаем, — разговорился подобревший от табака дядя Митяй. — Нешто можно так с рабочим человеком обращаться? Столяры мы, столярами и подрядились. А нас, поди ж, плотниками поставили. Плотник — он плотник и есть, а столяр — он столяр. Свое ремесло у каждого. Нешто мы плотниками подряжались?
— Ясно, столярами! — горячо вступился Григорий. — Плотниками мы бы ни в жизнь не пошли.
— Вот то-то и оно-то. Не пошли.
И дядя Митяй долго и старательно объяснял нам, что они с Гришкой столяры, а не плотники, и рядились столярами, а их глупый и непонимающий начальник заставлял работать плотниками. Они, конечно, могли и плотничать, но какой уважающий себя столяр согласится быть плотником, коль и подрядился-то он столяром, а совсем не плотником, хоть и может плотничать.
Мы слушали, не перебивая, и разглядывали путешественников. Одеты они были ладно, добротно, даже, я сказал бы, с щепетильной опрятностью: полушубок с кушаком, за который заткнут топор, треухи, ватные брюки, валенки.
Меня, как навигатора, интересовало многое.
— Как же вы ориентируетесь? — спросил я. — Как правильное направление держите?
— Компас у нас, — и дядя Митяй достал обыкновенный туристский компас, который в этих широтах показывает то ли направление, то ли цену на дрова в бухте Тикси. — Да вот часы. Проверить бы не мешало.
Сверили часы. Дядя Митяй подвел свои на пять минут.
— Ничего. Дойдем. Почитай, уж половину пути прошли.
— И не страшно? — поинтересовался Патарушин.
— Не… — протянул Григорий.
— А медведь?
— А топоры?
— Почему же вы берегом не пошли? — спросил Титлов.
— Дальше, — ответил дядя Митяй.
— Да ведь пустяк. Всего на триста километров. Так по семле, не по океану.
— По берегу медведей больше.
Мы с восхищением смотрели на двух простых русских людей, решившихся на такое путешествие. По своему маршруту, по элементарности оснащения и по смелости замысла оно, пожалуй, не имело себе равных.
Попытка Нансена и Иогансена пройти от дрейфующего “Фрама” к полюсу и вынужденное отступление к острову Белая Земля считается классическим эталоном пешего полярного путешествия. О том, какие трудности и лишения пережили путешественники, нет смысла пересказывать. Этот поход блестяще описан в книге Фритьофа Нансена “Фрам” в полярном море”.
Двое, что сидели перед нами, уже прошли триста километров и были уверены, что пройдут еще семьсот. Триста — это по прямой. А обход разводни? А дрейф льда, постоянно относивший их обратно? А свирепые пурги и лютые морозы?
Но никому из нас не пришло в голову назвать их героями. Почему?
Об этом мы подумали после того, как уговорили дядю Митяя и Гришу сесть к нам в самолет, — а уговаривали мы их долго, заверили, что и платить им не придется, и вдобавок пообещали взять на себя хлопоты объяснить начальству их самовольную отлучку.
И всегда, когда мне к слову приходилось рассказывать эту историю, мнения слушателей разделялись. Одни утверждали: “Герои!”, другие упрямо твердили: “Нет!” Наверное, будут свои мнения и у читателей.
Тогда спор о герое и подвиге стоит продолжить.
Валентин Аккуратов
КОВАРСТВО КАССИОПЕИ
— Горючее кончается, — сказал пилот флагштурману. — Через час будем падать.
И тогда, словно по заказу, в облачном месиве, плотно затянувшем поверхность Ледовитого океана, появилось “окно”.
— Земля! — крикнул штурман и откинул с головы капюшон чукотской малицы, чтобы лучше, вернее разглядеть сушу, спасительную сушу, так неожиданно открывшуюся под ними.
— Ледник… — протянул разочарованно пилот. — Ледник. А мы на колесах…
Флагштурман Михаил Гордиенко пожал плечами:
— Должно быть, это остров Джексона. От него до базы на Рудольфе всего тридцать километров.
— А ты уверен, что это остров Джексона? — спросил штурмана пилот. — Земля Франца-Иосифа насчитывает восемьдесят семь островов 1. Мы четыре часа не видели земли.
— Этот Джексона. Больше мы не увидим земли. База на Рудольфе в тридцати километрах.
— Вот только в какую сторону?
— Вот именно… — протянул штурман.
— Ладно, — сказал пилот. — Снизимся, посмотрим, — и обратился к радисту: — Сообщи, чтобы остальные самолеты следили за нами.
Сбросив газ, огромный оранжевый четырехмоторный самолет ушел в “окно”.
— Видишь, снег неглубокий… Лед-то как блестит.
— Жаль, что мы не на лыжах, — сказал пилот. — Всем уйти в хвост! Немедленно!
Гордиенко понимал, что это необходимая мера. Она преследует две цели: даст самолет “козла” — люди будут своего рода балластом, который может помочь машине вернуться в нормальное положение; случится что-либо похуже — из горького опыта катастроф известно: хвост почти всегда остается целым.
Однако штурман остался рядом с пилотом.
Сделав широкий круг, самолет зашел на посадку и низко потянул над темными трещинами ледников.
— Тяни! Тяни! — послышался над ухом пилота голос штурмана. — Там, впереди, ровно! И трещин нет!
— Ты не в хвосте? — удивился пилот. Но тут он “перетянул” последнюю трещину, и разговаривать стало некогда. Машина мягко коснулась земли, вернее, льда, и покатилась, поднимая тучи снега. Вдруг сильный толчок потряс самолет. Машина, задирая хвост, стала падать на нос, но лишь качнулась и приняла нормальное положение.