Но Рыбаков пишет, что летописец сравнил основание Киева с постройкой Рима, Антиохии и Александрии, а главу "русско–полянского объединения" — с Ромулом и Александром Македонским (с. 40). В сохранившихся вариантах ПВЛ ничего подобного нет. Ромула летописец вообще не знает, а упоминания Александра Македонского в ПВЛ не имеют никакого отношения к изложению событий русской истории [38]. Нечто подобное есть в Новгородской летописи (младшего извода) [39], но Рыбаков как раз и приводит указанные сравнения для доказательства искажения новгородскими летописцами истории Киева [40].
Поведав читателю о мощной "русско–полянской державе" VI-VII вв., Рыбаков переходит ко второму периоду ее истории, когда, по его словам, происходило подчинение ряда племенных союзов власти Руси, киевского князя (с. 41). Излагает он при этом свои соображения столь загадочно, что трудно понять, какие же племенные союзы тогда подчинились Киеву. Зато зачем-то приводится довольно длинное рассуждение о том, как в русский язык проникло слово "верблюд". Не касаясь принятой научной этимологии этого слова [41], Рыбаков и здесь очень похожим в случае с Аскольдом методом пытается доказать, что если другие европейские народы заимствовали свои названия верблюда из греческого или латинского языков, то славяне сумели придумать свое, славянское, слово, по Рыбакову означающее "много ходящий" (с. 43). Остается спросить, откуда в славянских землях вообще взялись верблюды, как известно, никогда здесь не водившиеся. Рыбаков, однако, вспоминает описание Ибн Хордадбехом путешествия русских купцов в IX в., когда они, переплыв Каспийское море, дальше до Рея и Багдада ехали на верблюдах. И здесь академик, забыв то, что он писал несколькими строками выше, высказывает предположение, что славянское "вельблуд", возможно, "осмысление арабского названия верблюдов "ибилун"" (с. 43). Таковы лингвистические изыскания академика, претендующего на глубокие знания и в этой области.
Рыбаков, которого порой считают главой наших медиевистов, старается принизить историческое значение второго (после Киева) центра древней Руси — Новгорода. Читающий ПВЛ ясно видит, сколь велика была его роль. Именно оттуда началось объединение восточнославянских земель после утверждения в Киеве новгородского князя Олега, сделавшего, однако, южный Киев столицей [42]. Рыбаков такую роль Новгорода не признает, и Новгород превращается под его пером в "крепостицу", построенную или самими словенами, или киевским князем в северных пределах государства (с. 62).
Фактически Рыбаков борется даже не столько с тезисом норманистов об основании Древнерусского государства варягами, сколько против возможности рождения восточнославянской государственности на русском Севере. Он пишет: "В общей форме положения норманистов сводятся к двум тезисам: во–первых, славянская государственность создана, по их мнению, не славянами, а европейцами (sic!) — варягами, и, во–вторых, рождение славянской государственности происходило не на киевском лесостепном юге, а на новгородском болотистом и неплодородном Севере" (с. 18) (не ясно при этом, считает ли академик славян европейцами). И Рыбаков уже после нескольких вводных страниц, наполненных "критикой" "воскормленного" новгородцами Мстислава и его соратника по фальсификации русских летописей "ладожанина", вкупе с поздними норманистами туземного и иноземного происхождения, заключает: "Как видим, спор о месте рождения русской государственности — на новгородском севере или на киевском юге — безусловно и вполне объективно решается в пользу юга, давно начавшего свой исторический путь и свое общение с областями мировых цивилизаций" (с. 38). По сути дела, фактическая основа предыдущей аргументации Рыбакова сводится к прямолинейной (а потому неверной [43]) увязке славян Поднепровья со скифским миром, уже упомянутым вариациям о Кие и Русской земле на юге и некоторым другим той же ценности "аргументам".
Я далек от мысли сравнивать Грушевского, крупного знатока различных первоисточников, с Рыбаковым, который источники, по крайней мере для раннего периода, нередко переиначивает. Но и Грушевский и Рыбаков отрицают сколько-нибудь значительную роль в древнерусской истории северных областей Руси. У Грушевского была четко выраженная концепция: доказать, что древняя Русь была украинским государством и именно "украинские" славяне его создали и возвеличили. Здесь все четко и ясно. С Грушевским можно спорить, поскольку он открыто излагал свою концепцию. Позицию же Рыбакова четкой не назовешь: на словах он, конечно же, за Киевскую Русь как государство восточных славян — общих предков русских, украинцев и белорусов. На деле же при конкретном рассмотрении древнейших этапов русской истории он не только порой скатывается (открыто не признавая этого) к концепции Грушевского, но, в отличие от последнего, зачастую наводит тень на конкретный ход древнерусской истории. Впрочем, удивляться здесь нечему. Ведь когда Рыбаков, вопреки Геродоту (но со ссылкой на авторитет "отца истории"), объявляет сколотов славянами, перетолковывает данные арабских географов на нужный ему (хотя и полностью противоречащий их содержанию) лад, когда он, ссылаясь на созданного его воображением "ладожанина", переписывает и перечеркивает летопись, к каким же научным выводам можно прийти?
Кажется, Рыбаков внутренне все-таки сознает слабость своей позиции, когда отрицает роль новгородского Севера в нашей истории. Но это находит выражение опять-таки в очередной выдумке. Речь идет о появившемся на страницах его сочинений, в том числе и "Мира истории", племенном союзе вятичей, существовавшем, по его словам, одновременно с "суперсоюзом Русь" (с. 69). А поскольку о Руси академик пишет, по крайней мере, с V-VI вв., надо полагать, в этой фразе заложена такая же хронология вятического союза.
Дело, однако, в том, что вятичи, самое восточное из славянских политических образований, согласно летописи, были до 60–х годов X в. под властью Хазарии, и освободил их от этой зависимости Святослав [44]. Правда, одно время некоторые ученые были склонны рассматривать как указание на область вятичей упоминание в арабско–персидской литературе города В…т (Вабнит, Вантит). Но источники, дающие довольно разные формы написания этого названия, единодушны в том, что речь идет о городе, а не о племени или народе, территории и т. д. По этому и другим мотивам отождествлять его с землей вятичей, где к тому же в IX в. не было городов, оснований нет. Вот такой "мир истории" подарил читателю Рыбаков! Его фантазия создает порой впечатляющие (для неспециалистов) картины прошлого, не имеющие, однако, ничего общего с тем, что мы знаем из сохранившихся источников. Любая наука нуждается в гипотезах, но то, что делает с историей Руси Рыбаков, к научным гипотезам отнести нельзя.
Опубликовано в журнале "Вопросы Истории", №1, 1993 год, С. 23-32.
40
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества, с. 91-92 (любопытно, что цитирует он не текст НПЛ, а одну из работ А. А. Шахматова).
43
То, что иранцы (скифы и сарматы) приняли участие в формировании южной ветви восточного славянства, ныне признается почти всеми. Но называть славянами скифов, как это делали Самоквасов, Забелин, Иловайский и другие,- решаются немногие.