Советские писатели не только видят цель и сознают трудности, стоящие на пути ее достижения, но и верят, что цель эта будет достигнута.
"...Не может быть ни тени сомнения, - писал Ленин, - в том, каково будет окончательное решение мировой борьбы. В этом смысле окончательная победа социализма вполне и безусловно обеспечена" *. Но в то же" время он никогда не переставал предупреждать о величайших трудностях и опасностях, возникающих перед строителями нового мира.
Естественно, что мыслящий о грядущем человек будет пытаться предугадать препятствия и преграды, подстерегающие нас на дорогах борьбы за" желаемое завтра. Но видеть в теме "предупреждения" чуть ли не единственное назначение научной фантастики - значит превращать средство в самоцель и, следовательно, стрелять мимо цели.
Нельзя не согласиться с точкой зрения, высказанной недавно нашим крупнейшим писателем-фантастом И. А. Ефремовым. "Главенствующую роль в мировой литературе, - утверждает он, - должна занять советская научная фантастика с ее позитивным взглядом в будущее, уверенностью в торжестве доброго начала в человеке и в конструктивном значении социальных преобразований. Мне хотелось бы, чтобы в нашей фантастике меньше места уделялось обрисовке мрачного будущего, как "предупреждения", чтобы наши молодые, писатели меньше увлекались кафкианством и фрейдизмом, а больше разрабатывали бы свое, марксистское видение будущего. Литература предостережения ценна лишь тогда, когда в ней наряду с опасностями социальных и научных ошибок рассматривались бы пути победы над ними, поворотные точки от трудностей прошлого к светлым далям будущего. Иначе можно потерять цель и смысл движения вперед".
Тревога автора "Туманности Андромеды" вполне своевременна.
Кое-кто из советских фантастов склонен объявить социальные утопии бесполезным, устаревшим жанром, пригодным разве что для детей и подростков, а заодно, утвердить и антиутопию. Но отнюдь не как средство разоблачения уродств и зловещих несообразностей настоящего и будущего капиталистического общества! Нет, эти "теоретики" готовы перечеркнуть черной краской вообще все будущее. Как тут не вспомнить поучений автора злобнейшей антиутопии "Мы" Е. Замятина! В одной из своих статей ("О литературе, революции,
* В. И. Ленин. Соч., т. 33, стр. 458.
энтропии и прочем") он утверждал: "Вредная литература полезнее полезной, потому что она - антиэнтропийна..."
Конечно, проказа ужасная болезнь. Но принесет ли пользу человечеству тщательное, пусть даже высокохудожественное, описание физических страданий и сознания обреченности больных, медленно погибающих от проказы?!
Совершенно очевидно, что предупреждение не должно повисать в воздухе, как невесть откуда возникший и тут же оборвавшийся сигнал "SOS". Это не "викторина", заставляющая поломать голову над заковыристой задачей. Предупреждение может тогда действительно ограждать от опасностей, если подобно свету маяка или лучу радара, будет указывать путь избежания этой опасности.
"Я не вижу границ возможностям науки, искусства и гуманности, - пишет академик А. Несмеянов. - Человечество должно больше и больше осуществлять эти возможности. Но для этого оно должно уцелеть! И в ближнем будущем - от глобальных войн, и в далеком - от истощения ресурсов, в еще более далеком - от истощения энергии Солнца. Задачи для науки не слишком легкие, но надо их успевать выполнять, надо расти качественно, надо завязать сношения с другими культурными мирами Вселенной" *.
Как мы видим, ученый вовсе не склонен смазать или преуменьшить поистине огромные трудности, громоздящиеся на пути человечества в будущее, но в то же время он убежден, что гуманность, наука и искусство в своем благородном сплаве станут именно тем оружием, которое принесет окончательную победу.
Полстолетия в развитии научно-фантастической литературы срок, конечно, не малый. Но развитие не было прямолинейным и не шло по непрерывно восходящей линии. Если представить этот процесс в виде графика, он был бы зигзагообразным.
* "Литературная газета", 1967, № 1.
Двадцатые годы характерны для всей советской литературы выдвижением совершенно новых тем, порожденных революционной действительностью, и поисками доселе не изведанных средств выражения. Научная фантастика в этом смысле не составляла исключения. Появлялись книги очень разные по жанровым признакам и художественной манере. Наряду с традиционной приключенческо-познавательной, географической фантастикой В. А. Обручева - космические пророчества К. Э. Циолковского в форме популярных очерков и несложных по сюжету рассказов. ' Рядом с первыми в советской литературе коммунистическими утопиями В. Итина и Я. Окунева - памфлетно-фантастические или откровенно пародийные авантюрные романы М. Шагинян, В. Катаева, Вс. Иванова и В. Шкловского. После блистательных дебютов в научной фантастике А. Толстого - первые книги "русского Жюля Верна" А. Беляева, гротескно-сатирические пьесы и поэма "Летающий пролетарий" В. Маяковского, фантастические повести Александра Грина.
И независимо от того, что в ту пору выходило немало второсортной фантастической беллетристики и порою наблюдались досадные идейные срывы, двадцатые годы можно считать первым взлетом в истории советской научной фантастики - периодом вдохновенного поиска.
Важно отметить, что в эти годы наша фантастическая литература, несмотря на свою молодость, по многообразию творческих направлений и художественных форм почти не уступала зарубежной, имеющей за собой давно уже сложившиеся традиции и многолетний опыт.
К сожалению, с начала тридцатых годов наступает период резкого спада. Руководство РАППа, а позже вульгарно-социологическая критика объявили научную фантастику "вредным жанром". Примитивное понимание требований "социального заказа" привело к плачевным результатам. В 1931 году вышли только четыре новые книги советских авторов, в 1933-1934 годах - по одной новой книге и только в 1935 году научная фантастика была "реабилитирована", да и то лишь как познавательное чтение для детей и юношества. Александр Беляев и его последователи (С. Беляев, Г. Адамов, Г. Гребнев, В. Владко) при всем различии своих творческих индивидуальностей создавали в общем однотипные произведения.