– Те, кто был в них, не имели желания жить. Они были все равно что мертвы. Они умирали, но согласились потерпеть…
– Элмер, Элмер, – перебила Синтия. – Те, кто был в них? А кто был в них? Я не знала, что в них кто-то был. В них же не было экипажей. Они…
– Мисс, – сказал Элмер, – они были не до конца машинами. По крайней мере это можно сказать про нашу модель. У нее был искусственный мозг, который находился в контакте с мозгом человека, В мозг машины, которую создавал я, было заключено сознание нескольких людей. Я не знаю, ни кто они, ни сколько их было, хотя всем на стройплощадке было известно, что они – быть может, самые крупные военные специалисты, пожелавшие продлить себе жизнь для того, чтобы нанести врагу последний удар. Искусственный мозг в союзе с человеческим мозгом…
– В нечестивом союзе, – бросила Синтия.
Элмер метнул на нее быстрый взгляд и опять уставился на костер.
– Пожалуй, вы правы, мисс. Однако вы не представляете, что такое война. Война – возвышенное безумие, греховная ненависть, которая рождает неоправданное чувство собственной правоты…
– Давайте не будем об этом, – предложил я. – В конце концов, это могла быть не боевая машина, а что-нибудь еще.
– Что, например? – поинтересовалась Синтия.
– Не знаю, но ведь прошло десять тысяч лет.
– Да, – протянула она, – за такой срок мало ли что может случиться.
Элмер промолчал.
На гребне холма раздался крик. Мы вскочили. Наверху мелькал огонек; слышно было, как кто-то пробирается через поваленные деревья.
Крик повторился.
– Эй, у костра!
– Эй, там! – отозвался Элмер.
Огонек мелькал по-прежнему.
– Фонарь, – сказал Элмер. – Должно быть, те люди, которые охотились с собаками.
Мы следили за фонарем. Окликать нас больше не окликали. Наконец огонек перестал мелькать и поплыл вниз по склону холма.
Людей оказалось трое: высокие, одетые в тряпье мужчины с ружьями за плечами. Один из них тащил что-то на закорках. Они улыбались, и зубы их сверкали в бликах пламени костра. Вокруг них прыгали собаки.
Остановившись на краю освещенного круга, они бесцеремонно вытаращились на нас.
– Вы кто? – подал голос один из охотников.
– Путники, – ответил Элмер. – Путешественники.
– А ты? Ты ведь не человек, – последнее слово он произнес как «чолвик».
– Я робот, – сказал Элмер. – Я уроженец Земли. Меня изготовили на ней.
– Ну и дела, – заметил другой охотник. – Прямо ночь больших дел.
– Вы знаете, что это было? – спросил Элмер.
– Разорительница, – отозвался первый. – Про нее много чего толкуют.
Моему прадедушке еще его папаша о ней рассказывал.
– Коль она вам показалась, – вступил в разговор третий, – можно перед ней не дрожать. Никому пока не удавалось повстречать ее дважды. Она возвращается только через много лет.
– И вам неизвестно, что она такое?
– Разорительница. (Как будто это слово все объясняло.) – Мы углядели ваш костер, – сказал первый охотник, – ну и решили перекинуться словцом.
– Присаживайтесь, – пригласил Элмер.
Они уселись на корточки у костра, уперев приклады ружей в землю, а стволы выставив в воздух. Тот из них, который тащил что-то на спине, сбросил свою ношу с плеч.
– Енот, – сказал Элмер. – Хорошая добыча.
Собаки, тяжело дыша, улеглись у ног хозяев, время от времени принимаясь вилять хвостами.
Охотники ухмыльнулись, и один из них проговорил:
– Меня зовут Лютер, это Зик, а это Том.
– Очень приятно, – ответил Элмер вежливо. – Меня зовут Элмер, молодую леди – Синтия, а джентльмена – Флетчер.
Они кивнули в знак приветствия.
– А что у вас за животное? – спросил Том.
– Его зовут Бронко, – сказал Элмер. – Он механический.
– Рад познакомиться с вами, – сообщил Бронко.
Они уставились на него во все глаза.
– Наверное, мы кажемся вам страшноватыми, – хмыкнул Элмер. – Мы прилетели с другой планеты.
– Да нам, в общем-то, без разницы, – сказал Зик. – Мы увидели ваш костер и решили заглянуть на него.
Лютер сунул руку в задний карман брюк и вытащил оттуда бутылку. Он помахал ею, предлагая выпить.
Элмер покачал головой.
– Не пью, – объяснил он.
Я сделал шаг вперед и взял у Лютера бутылку. Пришло время выйти на сцену и мне; до сих пор в разговоре с нашей стороны участвовал только Элмер.
– Шикарная штука, – подмигнул Зик. – Старик Тимоти муры не гонит.
Вышибив пробку, я поднес бутылку к губам и отхлебнул. Я чуть не задохнулся и с трудом удержался от кашля. Самогонка обожгла мне внутренности. Ноги мои стали ватными.
Охотники, ухмыляясь во весь рот, внимательно наблюдали за мной.
– Знатная вещь, – похвалил я, сделал еще глоток и вернул бутылку хозяину.
– Леди? – осведомился Зик.
– Для нее будет слишком крепко, – сказал я.
Тогда они принялись за дело сами. Я не спускал с них глаз. Они снова протянули бутылку мне, и я не стал отказываться. В голове у меня зашумело, но я твердил себе, что страдаю на благо общества. Ведь кому-то же из нас надо перенять язык охотников.
– Повторим? – спросил Том.
– Попозже, – сказал я. – Попозже. Мне не хочется оставить вас без «горючего».
– Оно у нас не последнее, – усмехнулся Лютер, похлопав себя по карману.
Зик отцепил от пояса нож и пододвинул поближе тушку енота.
– Лютер, – распорядился он, – набери-ка прутьев для жаркого. Мясо у нас есть, выпивка тоже, и костерок славный. Гуляем, ребята!
Я искоса поглядел на Синтию. Побледнев, она широко раскрытыми от ужаса глазами следила за тем, как нож Зика вспарывает белое брюшко енота.
– Эй, – окликнул я ее, – не берите в голову.
Она одарила меня вымученной улыбкой.
– А утречком, – проговорил Том, – потопаем домой. Чего зазря в темноте ноги ломать? Завтра у нас большой праздник. Вам обрадуются, вот увидите. Ведь вы идете с нами, верно?
– Конечно, – сказала Синтия.
Я посмотрел на Бронко. Он застыл в напряженной позе, выставив напоказ все свои сенсоры.
Глава 8
Он провел меня по полям, где пригибались к земле колосья и золотились на солнце тыквы; он продемонстрировал мне сад с немногими необобранными еще плодовыми деревьями, готовую к работе коптильню, сарай, в котором хранили всякого рода металлический утиль, курятник, помещение для инструментов, кузницу и амбары; я увидел жирных свиней, которых откармливали лесными желудями на убой; я полюбовался на коров и овец, что паслись на высокой луговой траве; вдосталь загулявшись, мы уселись на верхнюю перекладину шаткой изгороди.
– Сколько вы тут живете? – спросил я. – Не лично вы, а люди вообще.
Он повернулся ко мне. Морщинистое лицо, кроткие голубые глаза, благообразная седая борода до груди ни дать ни взять деревенский патриарх.
– Глупости спрашиваете, – сказал он. – Мы тут всегда жили. По всей долине люди селились с незапамятных времен. Живем мы вместе, семьями.
Иногда попадаются бирюки, но таких раз-два и обчелся. Кое-кто уходит – от добра добра искать. Нас немного, но так оно и было искони. То женки не рожают, то детишки не выживают. Говорят, кровь у нас дурная. Не знаю: слухов ходит без числа, досужие языки чего только не болтают, а вот как правду ото лжи отличить?
Он уперся пятками в нижнюю перекладину изгороди и обхватил руками колени. Пальцы у него были по-стариковски скрюченные, острые костяшки, казалось, вот-вот прорвут кожу. На тыльных сторонах ладоней отчетливо проступали синие вены.
– А с Кладбищем вы уживаетесь? – поинтересовался я.
Он ответил не сразу, он с первых слов произвел на меня впечатление человека, который сначала думает, а потом говорит.
– Да вроде бы, – отозвался он наконец. – Они, черти, все ближе подбираются. Ходил я туда пару раз, толковал с этим… ну как его…
Он нетерпеливо прищелкнул пальцами.
– С Беллом, – подсказал я. – Его зовут Максуэлл Питер Белл.
– Точно, с ним самым. Толковал я с ним, да ни до чего мы не договорились. Он скользкий как угорь. Улыбается, а чего – кто его разберет? Он хозяин, а мы – так, мелкота. Я ему говорю; вы наседаете на нас, сгоняете с насиженных мест, а в округе полным-полно заброшенных земель. А он мне: мол, своей землей вы тоже не пользуетесь. Ну, я отвечаю, что, дескать, пускай мы не пашем, но жить-то нам надо; к тесноте мы непривычные, нам простор подавай. А он меня спрашивает, есть ли у нас право на землю. Я говорю: какое такое право? Вы мне ваше право докажите.