Сам Петр, счастливый, радостный и озорной, в костюме голландского матроса восседал на палубе помещенного на санях фрегата. За ним ехала Екатерина в костюме фрисляндской крестьянки. Ее окружала толпа придворных, вельмож и иностранных послов, изображавших диких африканцев, черкесов, турок, индейцев и китайцев.
Ради оживленных и шумных балов, ослепительных фейерверков, разгульных кутежей на две недели были забыты все дела и заботы.
Так праздновал Петр свою победу над шведами и присоединение к России Лифляндии, Эстляндии и Ингрии.
Кроме царя, многочисленных гостей развлекали и угощали Меншиков и голштинский герцог Карл Фредерик — сын погибшего в 1702 году в битве при Клиссове Голштейн–Готторбского герцога Фредерика IV и старшей дочери Карла XI шведского Гедвиги–Софии. Он был, пожалуй, единственным среди царского окружения, кто не разделял общей радости и ликования.
Как говорят французы, герцогу приходилось делать веселое лицо при плохой игре.
Принимая участие в празднике, Карл Фредерик старался скрыть под маской гостеприимства и беззаботности свою досаду, тревожившие его мысли и чувства.
У него, увы, имелись все основания, к тому же очень веские, для того, чтобы пребывать в омраченном расположении духа, ощущать горечь несбывшихся мечтаний и неоправдавшихся расчетов.
Дело в том, что герцог надеялся при помощи Петра возвратить от Дании Шлезвиг и тем самым снова приобрести права на шведский престол.
Война России со Швецией, казалось, как нельзя лучше способствовала его стремлениям. Петр отнесся благосклонно к притязаниям родного племянника Карла XII, и герцог через своего посланника Штамбке был приглашен в Петербург, где нашел самый теплый и радушный прием.
Злополучный для герцога Ништадский мир, согласно которому Россия обязывалась не вмешиваться во внутренние дела Швеции, разрушил все его планы. Но зато у герцога появилась надежда сочетаться браком с дочерью Петра и, таким образом, породниться с всесильным Российским императором.
На балу в рамках, дозволенных придворным этикетом, он любезно и галантно проявлял знаки внимания к юной цесаревне Анне Петровне. Герцог непрестанно следил влюбленным взглядом за очаровательной дочерью царя, чувствуя при этом некоторое волнение и душевный трепет. Женитьбой на цесаревне надеялся он вознаградить в конечном счете свое пребывание в этой странной и непонятной для него Московии.
Цесаревне Анне Петровне шел в то время четырнадцатый год. Уже несколько лет она появлялась на нововведенных ассамблеях вместе с младшей сестрой Елизаветой, очаровывая всех своей красотой, общительностью, образованностью, блестящим знанием иностранных языков, грациозной легкостью движений в бальных танцах, особенно в английском кадриле и минуэте.
Сестер можно было часто видеть на прогулках по Неве в костюмах сардинских корабельщиков, с крылышками на спине — дополнением к туалету, свидетельствовавшему об их несовершеннолетии.
По складу характера, врожденным способностям цесаревна походила на своего венценосного отца. В отличие от Анны Петровны герцог был дурно воспитан, мало образован, взбалмошен и легкомыслен.
Не прошло и трех лет после празднования Ништадтского мира, как новое не менее помпезное торжество отвлекло москвичей от привычных дел и забот.
7 мая 1724 года в Успенском соборе по воле Петра совершился обряд коронования императрицы Екатерины. Безызвестная в недавнем времени служанка пастора Глюка, мариенбургская «пленница» Шереметьева и Меншикова, бывшая Марта Скавронская становилась полноправной и законной наследницей российского престола.
На сей раз торжество было менее продолжительным, так как императорская чета спешила в Петербург, озабоченная приготовлениями к обручению цесаревны Анны с герцогом Карлом Фредериком.
Через полгода, 24 ноября, был наконец подписан давно желанный для герцога брачный контракт, по которому он и Анна отказывались за себя и свое потомство от каких–либо притязаний на русский престол.
Между тем некогда железное здоровье и неистощимые силы Петра I стали заметно ослабевать. Направляясь в конце октября в Систербек для осмотра Сестрорецкого литейного завода, построенного в устье Невы возле селения Лахты, Петр, проявив свойственные ему самоотречение и решительность, принял участие в спасении солдат и матросов с тонущего судна. Под утро он почувствовал сильную лихорадку и поспешил вернуться в Петербург.