Из жизни «Юпитера» разительно выбивались два человека. Оба были одеты в форму дружинников, но ими не являлись. Оба вели себя странно, если не сказать – подозрительно. Козырьки их фуражек были натянуты на голову так, что скрывали за собой половину лица. Передвигались только по пустым коридорам. И когда они проходили мимо компании мальчиков-подростков, и один из юнцов выругался нецензурной лексикой, они даже не сделали ему замечание. Нет, эти двое явно не вписывались в жизнь убежища.
Сначала Давид не мог свыкнуться с мыслью, что он теперь вне закона, и форма дружинника доставляла ему массу неудобств. Казалось, будто все люди его в чём–то подозревают. Он ежечасно оборачивался и, не найдя взгляда, который так прожигал его спину, успокаивался. Но через минуту-другую все повторялось снова и снова. Чувство слежки стало для него настолько невыносимым, что это заметил Семёныч.
– Не крутись, ты привлекаешь лишнее внимание, у меня всё под контролем.
– Семёныч, ты хотя бы можешь мне сказать, куда мы идём? Может, я что и подскажу дельное.
– Нам сейчас прямая дорога в церковный зал собраний. Лишь бы поспеть, без нас не должны начать...
– Что начать? Я не понимаю, что происходит? А хотя мне всё одно... Меня впутали в какой–то заговор без моего ведома, и они ответят мне за Настю! Я лично распотрошу этого ублюдочного святошу!
– Не время, малой, горячку пороть. Мы должны действовать крайне хладнокровно и расчётливо. У меня есть план, в который я тебя пока не могу посвятить, просто доверься мне. Если что-то пойдёт не так, много хороших людей поляжет. Будем пытаться всё провернуть без кровопролития. Так что пока держи себя в руках. Время для мести ещё придёт.
Как ни волновался Громов-старший, но в зал собраний они успели вовремя. В окружении дружины, вооружённой до зубов огнестрельным оружием, с небольшой самодельной трибуны, гневно потрясая в воздухе своим маленьким кулачком, произносил речь сам отец Павел. Его ораторский голос эхом отражался от стен зала. Как могло бы показаться наблюдательному слушателю, отец Павел был чем-то взволнован, а очень храбрые наблюдатели могли бы ещё заметить, как взгляд оратора лихорадочно метался из стороны в сторону, в руке он сжимал платок, которым то и дело вытирал пот, обильно выступавший на его сальном лице. Всё это и многое другое указывало на то, что человек был чем-то явно встревожен, если не испуган. Но этого никто не заметил, люди стояли, склонивши голову, и внимали каждому слову, впитывая жадно каждый звук, как губка впитывает воду:
– Братья! Сестры! Возрадуйтесь! Ибо сегодня мне Господь, наш Спаситель, ниспослал знак во сне... Сей знак гласил, что скоро настанет Эдем на земле, возрадуйтесь! Мы чтили его заповеди! Мы изгнали из наших бессмертных душ того, чьё имя нельзя называть в храме Божьем! Этой ночью ко мне пришло видение Святого Петра, он сказал мне: «Отрёкшись от сатаны, найдите вы ко мне дорогу! Но будь осторожен – сказал он мне – Коварен Люцифер, и подошлёт к тебе приспешников своих, дабы увели они тебя с пути истинного. Пускай тебя не введёт в обман их лик, ибо явиться они могут в любом обличии. Пускай огонь твоей веры покарает приспешников!» Хвала! – Срывающимся на хрип голосом прокричал отец Павел.
– Хвала! – Множеством голосов грянуло общество.
– Хвала! – Эхом отозвались бетонные стены.
Мысли в голове Давида летали с бешеной скоростью, он не слышал и половины этой чепухи, его голова была занята другим..., Казалось бы, после трагической смерти супруги его ничто не сможет напугать. Отрекаясь от жуткой действительности, как от дурного сна, он так и не заметил для себя, когда он перешёл черту между выдумкой и реальностью. Вот сейчас всё закончится, и он проснётся у себя в комнате, и под боком будет мирно посапывать его Настя. Но с каждым шагом рана в ноге ныла все больнее и больнее. Следы побоев и переломанные ребра начали давать о себе знать. И верить в то, что это лишь его очередной кошмар, становилось все труднее и труднее.
В последние три месяца ему только и снятся кошмары, один другого ужасней. Единственное, что их объединяло, в каждом сне он был на поверхности. И хотя он знал, что без защитного костюма и противогаза наверху не продержаться и пяти минут, в нем зарождались чувства, которые он не мог себе объяснить.
«С раннего детства мне внушали, что наверху жить невозможно, что массированные авиаудары прикончили всё живое в этом некогда развитом промышленном регионе. Кажется, старики называли эту землю Донбассом. Будто нам повезло больше остальных, один из континентов вовсе ушёл под воду, а про судьбу оставшихся выживших после войны можно было только догадываться. А как же переселенцы? Многие из этих бедолаг приходили к блокпосту обезвоженными, потерявшими всякую надежду, правда, много о своей жизни на поверхности они не болтали, разговоры на эти темы были в корне пресечены дружиной, но всё же, как им удалось выжить?» – Чувство сомнения неспешно, но цепко охватывало его... – «Правду ли мне внушали все эти годы? Если нет, тогда зачем администрация это скрывает? Какой смысл держать нас взаперти? В этой бетонной могиле не может быть жизни. Разве человек может жить в пожизненном заточении?» – Его мысли прервал отчим.