По ночам Павлов лежал в бреду с горячкой. Иногда задыхался от кашля с кровью. Антибиотики уже не помогали.
– Что у тебя за идея с машиной? Мы целую неделю на это убили, и ничего не нашли.
– Я точно знаю, где они есть, – его взгляд наполнился какой-то тяжёлой болью, и я насторожился. Никогда ещё я не видел его таким. – Идём ва-банк! Конечно, мне-то нечем уже рисковать.
Он развернулся, чтобы уйти, но я остановил его вопросом:
– Не понимаю, ты о чём?
Он, не поворачиваясь, ответил:
– Вернёмся и заберём нашу машину.
– Нашу? В смысле, вернёмся в тот лагерь? – я непонимающе уставился на него – Павлов всё равно не видел этого.
– У нас нет выбора. Я же сказал «идём ва-банк». Там машина точно есть, а времени искать другую у нас не осталось, – и ушёл. Последнюю фразу он сказал как-то устало и тихо, даже отрешённо. Я не стал больше ничего спрашивать.
Я встал с кровати чтобы начать одеваться. Майка была вся мокрая и холодная от пота, я снял её чтобы она немного высохла. Можно было пока что собрать вещи.
За прошедшие дни мы продирались сквозь группы восставших по всему городу, в поисках машины, но не нашли ни одной рабочей. Лишь старенькие полусгнившие «заброшки» в нескольких дворах, некоторые были в последний раз на ходу ещё до моего рождения.
В центр мы так и не попали – там концентрация восставших зашкаливала. Просто целые стада.
Сейчас мы были в небольшом стареньком районе, недалеко от того места, куда Павлов собрался идти.
Я прошёл на кухню, небольшая открытая банка консервов стояла на столе, а рядом с ней железная вилка с узорами на ручке.
Павлов уже доедал свою порцию.
– А нет ли другого способа? Они же не отдадут нам машину просто так, – я сел напротив, и начал есть.
– Нет, – ответил Павлов, попутно жуя. – Говорю же: времени не осталось искать что-то другое. Будем действовать жёстко – они не ждут этого, у нас эффект неожиданности. Даст Бог, успеем до того как до них дойдёт. Только, – Павлов перестал есть, – помни: если что – уходи один. Бросай меня и уходи.
– Нет, – начал я.
– Не спорь! Костя, – на середине слова его голос дрогнул, – я знаю… мы оба знаем. Не надо. У тебя ещё есть шансы.
– У тебя тоже. А как же лекарство?
– Это… – начал Павлов и на несколько секунд замолчал. Он говорил очень тихо, почти шёпотом. – До него ещё доехать надо. И если не получится, то без меня у тебя шансов будет больше.
– Павлов!
Павлов ответил очень размеренно, твёрдо отчеканивая каждое слово. Он не смотрел на меня, а куда-то на стол:
– Костя, не спорь. Мы оба знаем, что так будет лучше, – он встал из-за стола. Сильно не расслабляйся. Мы выходим в течение часа.
Просидев ещё несколько минут в том же положении, я, наконец, встал и вернулся в комнату за вещами. Всё, что не было необходимо, я решил не брать, а оставить здесь – конечно, мы сюда вряд ли вернёмся, но мало ли.
Как только я застегнул рюкзак, Павлов сказал из прихожей:
– Пойду в коридоре покурю. Дверь не закрывай.
Через несколько секунд из коридора послышался щелчок затвора – пистолет Павлова.
Идти на самом деле было недалеко: полчаса нормальным шагом. Но в последние дни Павлову всё тяжелее даются длительные переходы, поэтому мы шли небыстро, иногда останавливаясь на передышку.
Было видно как ему стыдно за это, но я не винил – он сам меня не раз тащил на себе и никогда не жаловался. Тем более, что в последние дни мы почти не разговариваем на улице.
«Все вопросы – дома», – говорит Павлов. И я понимаю, поэтому и не задаю.
Мы шли молча около часа, пока, наконец, Павлов не решил сделать новый привал – третий. Он тяжело сел на землю, вздыхая, достал по куску хлеба и сосиске, протянул их мне. Я не хотел есть, но Павлов не убирал руку:
– Ешь, потом не будет времени, – сказал он, с тяжестью прожёвывая большой кусок хлеба. Я нехотя поел. Теперь в горле было сухо – сделал глоток воды.
За последнюю неделю погода сильно ухудшилась: солнца не было, дул холодный ветер, постоянные тучи. Окружение становилось всё более гнетущим, и оно давило с каждый днём всё больше. Серость… всё сливалось в одну огромную серость: дома, блеклые старые магазины, школы/садики с потрескавшимся фасадом.
Пока мы сидели, я увидел чёрную хитрую мордочку вдалеке, за кучей листьев. Конечно, окрас этого животного сливался с окружением, но нетерпеливое и наглое желание выдавало его с потрохами.
Перед уходом я, незаметно для Павлова, оставил для него сосиску, что не съел, и, когда мы отошли на небольшое расстояние, маленький лисёнок осмелился выйти, чтобы получить желанное лакомство. Я улыбнулся.